Мир чудес - читать онлайн книгу. Автор: Робертсон Дэвис cтр.№ 60

Вдобавок мне пришлось научиться гримироваться перед моими короткими выходами. Я был родом из балагана, а потому не знал ничего другого, кроме как положить на лицо оранжевато-розовую краску и подчеркнуть брови. С руками и шеей я в жизни ничего не делал. Я быстро понял, что сэру Джону нужно что-то более тонкое. Его грим был довольно сложен — ему требовалось не только скрыть признаки надвигающейся старости, но и подчеркнуть свои выигрышные черты. Эрик Фосс, весьма важная фигура в труппе, показал мне, что я должен делать, и от него же я узнал, что на руки сэр Джон всегда накладывает грим цвета слоновой кости, а уши обильно покрывает кармином. Я пожелал узнать, почему уши должны быть красные. «Хозяин считает, что это признак здоровья, — сказал Фосс. — И не забывай положить кармин на ноздри изнутри — чтобы глаза блестели». Я этого не понял, но делал, что мне было сказано.

По поводу грима у каждого актера было собственное мнение. Гордону Барнарду, чтобы загримироваться, требовалось не меньше часа, и в результате он из довольно заурядного типа превращался в писаного красавца. А вот Реджинальд Чарльтон принадлежал к современной школе и гримом не злоупотреблял, чтобы, как он говорил, не превращать лицо в маску и не терять выразительности. Наш комик Гровер Паскин грим накладывал чуть ли не совком. Он с академической дотошностью прилаживал на свою старую гуттаперчевую физиономию бородавки, прыщи и пучки волос. Юджин Фитцуоррен боролся с надвигающейся старостью и не жалел труда, чтобы его глаза казались большими и блестящими, а еще он накладывал какие-то белила на свои искусственные зубы, чтобы те сверкали поярче.

Но удивительнее всех был старый Франк Мур, потому что он стал актером, когда современного грима еще не было, а использовалась акварель. Он тщательно мыл лицо, накладывал слой пудры, отчего становился бледным как смерть, а потом с помощью кисточек наносил поверх пудры краски Ривс [131] из большой коробки, пока не достигал нужного эффекта. Встретив его за кулисами, можно было подумать, что лицо у него фарфоровое, но в свете прожекторов эффект был ошеломляющий. Больше всего меня поражало, как он накладывает тени в глазницах и на ямочках щек — проводя по этим местам тыльной стороной свинцовой ложки. Это было вредно для кожи, которая со временем стала у него как у аллигатора, но для театра это, безусловно, было здорово, и он чрезвычайно гордился тем, что как-то раз удостоился похвалы Ирвинга, который гримировался точно таким же образом.

Вот так, работая по четырнадцать часов в день и не выходя при этом из сомнамбулического состояния, я провел последнюю неделю перед генеральной репетицией, которая изменила всю мою жизнь. Обязанности помрежа я исполнял в сценическом костюме, но, чтобы не испачкаться, надевал сверху длиннополый белый халат, а когда подходила очередь «два-два», мне нужно было сбросить халат, нахлобучить шляпу, поглядеться напоследок в большое зеркало в коридоре перед самой сценой, а потом нестись назад за кулисы, готовиться к выходу с тарелками. Этот эпизод прошел гладко, но когда наступило время моего второго выхода, тут я кое-что забыл. Андре-Луи, прежде чем произнести свою зажигательную речь, снимал шляпу и сдвигал маску Скарамуша на лоб. Вообще-то это была полумаска, не закрывавшая рта. У нее был розоватый цвет и очень длинный нос — именно такой ее и нарисовал бы Калло. Когда сэр Джон сдвигал маску на лоб, обнажая свое красивое и чрезвычайно живописное лицо убежденного революционера, контраст цветов давал неплохой эффект, а длинный нос, казалось, увеличивал рост сэра Джона. Но я должен был появиться на канате в маске и, адресуя презрительный жест маркизу, прикладывать палец к длинному красному носу маски.

Все шло хорошо до того момента, когда я должен был показывать нос, — и тут я к своему ужасу понял, что другого носа, кроме собственного, у меня нет. Я забыл надеть маску! Непростительный промах! А потому, как только во время перемены декораций у меня выдалась свободная минута и можно было удрать от Макгрегора, я ринулся на поиски сэра Джона, чтобы принести ему свои извинения. Он стоял в партере, окруженный друзьями, которые оживленно поздравляли его, и мне вполне достаточно было услышать несколько фраз, чтобы понять — речь идет о его появлении на канате. Поэтому я ретировался и стал ждать его возвращения на сцену. Он вернулся, и я, тушуясь, сказал ему то, что собирался.

С ним в этот момент была Миледи, которая сказала ему: «Джек, было бы безумием отказываться от этого. Это просто дар Божий. Если этого не заметили Рейнольдс и Люси Белами, этого не заметит никто. Они тебя сто лет знают, а все равно попались. Разреши ему выходить без маски». Но сэр Джон был из тех людей, что не прощают ни малейшей оплошности, даже если это счастливая оплошность. Он уставился на меня суровым взором.

«Ты клянешься, что это произошло случайно? Может быть, ты сделал это преднамеренно? Я не допущу никаких интриг в труппе».

«Сэр Джон, клянусь памятью моей матери, это была ошибка», — сказал я. (Странно, что я это сказал, но именно так давал самые серьезные клятвы Дзовени, а мне в тот момент нужно было что-то по-настоящему серьезное; вообще-то в то время, о котором речь, моя мать была жива, и, что бы там ни говорил Рамзи, память ее оставляла желать много лучшего.)

«Ладно, — сказал сэр Джон, — на сей раз прощается. Теперь, когда будешь выходить в этой сцене на канат, маску держи на лбу, как я. И зайди-ка ко мне, я тебе дам урок грима. Ты похож на Гая Фокса. [132] Только я тебя предупреждаю — прецедента из этого не получится. И если тебе придет в голову еще какая-нибудь умная мысль, лучше сразу гони ее прочь. В моих постановках — никакой самодеятельности». Он пошел прочь, и вид у него был рассерженный. Я хотел поблагодарить Миледи за заступничество, но она уже ушла переодеваться.

Когда я вернулся к Макгрегору, мне показалось, что он как-то странно поглядывает на меня.

«Ты везунчик, Мунго Фетч, — сказал он. — Только смотри, не оборви хвост своей птице счастья. Многие актеришки пытались идти таким путем, только вот потом горько об этом жалели». Я спросил его, что он имеет в виду, но он лишь фыркнул на свой шотландский манер («Хут!») и снова погрузился в работу.

Не думаю, что мне хватило бы смелости поднять этот вопрос еще раз, если бы по окончании репетиции Холройд и Франк Мур не налетели на Макгрегора.

«Ну, что ты теперь скажешь о своем Мунго?» — спросил Франк, и они снова принялись говорить обо мне так, будто я и не стоял рядом с ними, изучая записи хронометража.

«Пожалуй, лучше бы ему было дать другое имя, — сказал Макгрегор. — Фетч — это что-то мистическое, [133] а мне не нужно ничего такого в театре, где я не последняя спица в колеснице».