Эвмесвиль - читать онлайн книгу. Автор: Эрнст Юнгер cтр.№ 113

Для государств — а до Всемирного государства тогда еще было далеко — территориальные пожертвования оказались бы крайне незначительными, несравнимыми с полученными взамен преимуществами. Стимулирующее воздействие нейтральных зон свободной торговли на крупные, замкнутые империи хорошо известно. Часто торговцы приносили бóльшую пользу, чем целые армии. Это касается также культуры, системы ценностей вообще. Таким образом мог бы возникнуть каркас валютообмена. — — —

Виго идея сразу понравилась. Я уже отмечал, что он питает пристрастие к Венеции. «У вас могло бы получиться что-то толковое. Евреи, золото и Змея — — — это тайны, явленные как Откровение».

* * *

В маленьких журналах, в студенческих конспектах, в Доме писем Ингрид скоро нашла необходимый материал. Теперь она уверенно работала с луминаром. Прежде всего она ухватила главное: нам следовало бы вернуться к своим семитским корням. Раннее Средиземноморье представляет собой неисчерпаемую модель всех будущих порядков, эдакую предварительную кухню. Так, план «Щегол» был реализован уже финикийцами. Курсирование на парусных судах между городками, ведущими растительное существование; создание собственных факторий на расположенных вблизи чужих берегов островах; разработка засекреченных рудников, даже по ту сторону от Геркулесовых столпов; торговля такими пользующимися высоким спросом товарами, как слоновая кость, стекло, пурпур, серебро; поразительная степень абстрактности в системе финансовых отношений — — — все это в эпоху истоков проявляется более концентрированно, чем при позднейших повторениях. Не следует забывать и о смелости этих первых торговцев — смелости в духе Одиссея и Синдбада, а не испанских и португальских конкистадоров.

Оттуда открывались широкие перспективы: как, скажем, выглядело бы Средиземноморье, если бы Ганнибал одержал победу над Сципионом или эмир Муса — над крестом?

Нравилось мне и то, что Ингрид вернулась к биосу: мореплавание — фактор вторичный. Есть растения, главным образом травы, которые, распространяясь вширь, образуют целые степи или прерии. Другие же растут в далеко отстоящих друг от друга маленьких изолированных анклавах. Если смотреть на вещи с этой точки зрения, то финикийцы были прежде всего семитами, а уж потом — мореплавателями. Ветер ли разносит семена, воздух ли, эфир ли — главным испытанием оставалась задача сохранить свой биологический вид, как бы далеко друг от друга ни рассеялись его отдельные представители. И после разрушения Города Титом [450] это испытание на нашей планете продолжалось. Конечно, в данном случае, как и в любых других ситуациях, приходилось советоваться с богами: «Благо Израилю, ибо Бог владычествует над ним» [451] .

Здесь, как можно предположить, проявилась слабость национал-социализма: он слишком упрощенно воспринял этот биотоп [452] , отрешил его от магического консенсуса и стер с лица земли.

Такую тему мы обсуждали в тот день — который, как и многие другие, провели вместе у луминара. День этот потом врезался мне в память как особая дата.

Работа вдвоем с образцовым учеником — наподобие Небека — бывает приятной, а часто и волнующей. Ты забываешь про еду и питье, даже про само тело. Возникает некая проблема; она обсуждается, иллюстрируется историческими примерами. Иосиф Флавий, синагога на Верхнем Рейне во времена Крестовых походов, пражское кладбище, Дрейфус, с которого срывают эполеты, после чего ломают его саблю. Книга часов иллюминируется — часто лишь таким образом, что вспыхивает инициал [453] .

Я как сейчас вижу Ингрид, сидящую у луминара. Изящная фигура, узкие ладони, духовная сосредоточенность. Я не знаю, играла ли Йенни Линд [454] на каком-нибудь музыкальном инструменте. Шведский соловей — — — наверное, у рояля она выглядела бы так же; скажем, в то время, когда ее чествовали геттингенские студенты.

— Ингрид, мне помнится, Гесиод упоминал какого-то финикийского торговца?

Она начинает играть; клавиши, кажется, опускаются еще прежде, чем их касаются пальцы. Ни у кого здесь нет такой памяти, как у Ингрид. Она прокладывает себе прямой путь через чащу чисел, словно скользит по просеке. Вскоре я вижу чужеземного торговца возле источника и рядом с ним девушку, она следует за ним на его корабль. Вечером она уже не вернется с кувшином домой. Это, как игра ветра и волны, очень древняя песня.

Луминар — машина времени, которая отменяет время: она выводит тебя за его пределы. Так происходит не на всем протяжении пути и не с каждым, но бывают такие переходы, когда ты слышишь только мелодию, а про инструмент забываешь.

* * *

Ингрид в ту пору снимала комнату поблизости от нашего дома; при лунном свете я пошел проводить ее до палисадника. По дороге мы продолжали беседу; я видел в тени только ее лицо и кисти рук — — — на ней было ее самое темное платье, спрыснутое лавандой.

Я не могу не упомянуть здесь одно противоречие, которое смущает меня: запах лаванды, сам по себе, меня отталкивает. Так я воспринимал его и когда мы с Ингрид сидели у луминара; но теперь вдруг я почувствовал сильное влечение к нему. Впрочем, все это происходило незадолго до цветения апельсиновых деревьев, и некоторые деревья уже стояли в цвету. Стало светлее, из садов веяло опьяняющим ароматом, и запах лаванды будто распылялся сквозь него. Оба аромата на поверхности моей кожи смешивались.

К противоречиям можно отнести и то, что женщина, обладающая точным умом, производит отталкивающее впечатление. Но, опять-таки, это не касается исключительных, «вершинных» случаев, о чем свидетельствует целый ряд великих встреч между мужчиной и женщиной. А вот в наших академических кругах Парису не пришлось бы гадать, кому присудить яблоко, да и счастливые браки здесь — исключение.