Рассеянные мысли - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Сомерсет Моэм cтр.№ 42

Он умер разочарованным.

Г. Дж. не придавал большого значения чистой литературе. Думаю, авторов, стремящихся лишь к развлечению публики, он поселил бы на остров вроде того, на котором в его «Современной утопии» живут пьяницы, и там, в тепле и сытости, они могли бы читать произведения друг друга. Из всех «настоящих» писателей он был близко дружен с одним только Арнольдом Беннетом.

Одна моя знакомая рассказывала, как однажды, стоя рядом с Генри Джеймсом на большом приеме в Лондондерри-хаусе — одном из тех приемов, на которых бывают члены королевской семьи, куда надевают украшения и ордена, где женщины сияют бриллиантами, — она легкомысленно сказала ему: «Забавно, что люди из среднего класса вроде нас с вами оказались в одной компании с такими шишками». По выражению его лица она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Ему совсем не нравилось, когда его причисляли к среднему классу, и удивление в ее глазах лишь усилило его неудовольствие. Генри Джеймс напрасно обижался, ведь, в конце концов, именно среднему классу английская литература обязана своим богатством. Это вполне естественно. Мальчик из бедной семьи получает скудное образование и вынужден с ранних лет идти работать. Он не имеет возможности много читать. У юноши из высшего сословия много соблазнов, и честолюбие, если оно у него есть, велит выбирать для себя стезю, считающуюся почетной среди тех, кому выпал столь же счастливый жребий. В обоих случаях жажда творчества должна быть очень сильна, чтобы преодолеть возникающие трудности, хотя и очень разные по своей природе. Аристократия и дворянство, насколько мне известно, породили всего двух великих поэтов — Шелли и Байрона. И одного романиста — Филдинга. Молодые люди, принадлежащие по рождению к среднему классу, получают вполне достаточное для писательского ремесла образование, у них есть доступ к библиотекам, и скорее всего на своем веку они встречали гораздо больше людей, чем сыновья ремесленника или сельского сквайра. Родные могут осуждать их за выбор ненадежной профессии литератора, но сама эта идея им не чужда и может даже стать поводом для гордости. У английского среднего класса всегда было желание подняться по социальной лестнице, и священнику, юристу или государственному служащему очень престижно иметь в семье писателя.

Думаю, Г. Дж. и Арнольда связывало скромное происхождение, а также тот факт, что им обоим пришлось прокладывать себе дорогу в литературу упорным трудом. Достигнув успеха, они оба, хоть и по разным причинам, почувствовали, что стоят немного в стороне от остального литературного мира, и это еще больше укрепило их дружбу. Но главная причина, по которой Г. Дж. испытывал к Арнольду самую искреннюю привязанность, — тот был очень симпатичным человеком.

Я впервые познакомился с ним в 1904 году, когда мы оба жили в Париже. Я снимал маленькую квартирку рядом с Бельфорским львом. Оттуда, с высоты четвертого этажа, открывался прекрасный вид на кладбище Монпарнас. Обедал я обычно в небольшом ресторане на улице Одесса. Там собирались художники, иллюстраторы, скульпторы и писатели, и нам предоставляли отдельный зал. Очень хороший обед с вином стоил два с половиной франка, и еще четыре су было принято давать Мари — веселой, бойкой на язык официантке, которая нас обслуживала. Мы все были из разных стран, и разговор с равным успехом шел на английском и на французском. Время от времени кто-нибудь приводил любовницу и ее мать, которую вежливо представлял как свою свекровь, но, по большей части, там бывали одни мужчины. В этой маленькой комнатке велись горячие споры обо всем на свете, и к тому моменту, когда мы переходили к кофе (к которому, как мне помнится, подавали отличный коньяк) и закуривали сигары по три су за штуку, воздух был уже порядочно раскален. В ход шли разнообразные колкости. Арнольд заглядывал туда раз в неделю. Много лет спустя он напомнил мне, что, когда мы в первый раз встретились в этом ресторане, я был весь белый от злости. Разговор коснулся поэтических достоинств Эредиа. Я утверждал, что в его стихах нет никакого смысла, и некий художник презрительно заметил, что в поэзии не должно быть смысла, в ней должна быть музыка. Кто-то вспомнил анекдот про Малларме и Дега. Как Дега приехал на один из знаменитых «вторников», которые устраивал Малларме, с опозданием и сказал, что «весь день пытался написать сонет, но в голову не пришло ни одной идеи». На это Малларме ответил: «Мой дорогой Дега, но для сонетов нужны не идеи, а слова». Из этого возник спор о целях и ограничениях поэзии, который взбудоражил всю компанию. Я исчерпал все свои запасы сарказма, инвектив и брани, а мой противник Родерик О’Коннор, молчаливый ирландец, совершенно невозможный тип, по-прежнему был насмешлив и хладнокровен. Спор захватил всех, и я смутно помню Арнольда, чуть улыбающегося, спокойного и немного отстраненного, вставлявшего время от времени короткие, безапелляционные, но, я уверен, здравые реплики. Он был старше большинства из нас, худой, с темными, коротко подстриженными на солдатский манер волосами. Арнольд одевался гораздо аккуратнее, чем мы, и гораздо традиционнее. Он был похож на старшего клерка из какой-нибудь городской конторы. В то время мы знали его как автора одной — единственной книги «Отель „Гранд Вавилон“» и относились к нему немного покровительственно. Мы вели себя как невероятные снобы. Некоторые из нас прочли его книгу с удовольствием и на этом основании пришли к выводу, что в ней нет ничего особенного, а остальные пожимали плечами и отказывались тратить время на такую ерунду. Вы читали «Мари Донадье»? Вот это то, что надо!

Арнольд в то время жил на Монмартре, кажется, на улице Кале, в маленькой темной квартирке, обставленной в стиле ампир. Разумеется, мебель была поддельной, но Арнольд этого не знал и очень ею гордился. В квартире царил абсолютный порядок — каждая вещь стояла на своем месте, но трудно было поверить, что кто-то может жить в такой неуютной атмосфере. Его дом производил впечатление декорации, призванной изображать жилище человека, который добросовестно играет определенную роль, но так и не смог проникнуться до конца. Решив перебраться в Париж, Арнольд ушел с поста главного редактора журнала «Женщина» и взялся осваивать профессию писателя. Через Марселя Швоба он познакомился с несколькими французскими писателями того времени. Как мне помнится, он говорил, что Швоб брал его с собой к Анатолю Франсу, который в ту пору был верховным жрецом французской словесности. Арнольд прилежно читал все французские литературные обзоры в «Меркюр де Франс» и других литературных журналах, а также Стендаля и Флобера, но главным образом Бальзака. Он говорил мне, что за год прочел всю «Человеческую комедию». Когда мы с ним познакомились, он как раз приступил к русским писателям и с энтузиазмом отзывался об «Анне Карениной». Ему казалось, что это величайший из всех романов. Мне кажется, тогда он еще не открыл для себя Чехова, а когда это случилось, его восхищение Толстым несколько умерилось. План Арнольда по достижению успеха на избранном поприще был прост и незатейлив. Он собирался зарабатывать на жизнь написанием романов, а на старость копить за счет сочинения пьес. Арнольд планировал сначала написать две-три книги, чтобы набить руку, а потом создать шедевр. Когда я спросил, какого рода шедевр он имеет в виду, Арнольд ответил: роман в духе «Великого человека», однако эта книга, добавил он, ничего ему не дала, и, чтобы продолжать писать в подобном стиле, необходимо сначала завоевать репутацию. Я слушал, но не придавал его словам большого значения. Я не верил, что Арнольд способен написать что-то важное. Поскольку незадолго до этого «Общество любителей сценического искусства» поставило мою драму «Человек чести», он попросил меня прочесть одну из его пьес. Персонажи были достоверны и диалоги естественны, но в своем желании придерживаться правды жизни он не позволял своим героям остроумных или даже просто умных реплик и, как мне показалось, изо всех сил старался избегать всего, что свойственно театральному действию. Как картина из жизни среднего класса его пьеса получилась довольно правдоподобной, мне же она показалась скучной. Впрочем, вполне возможно, что просто время для нее еще не пришло.