Багс. Это и есть моя вторая реплика. Я должен это крикнуть, когда увижу из окна, что Плэйфер добежал до третьей базы.
Старик. Но этого еще не случилось.
Багс. А я не знаю, когда это случится, и потому решил крикнуть заранее.
Старик. Нет, Тревиллион, так не годится. Нельзя говорить о человеке так, будто он где-то там, если он все еще тут. Ну-ка, Генри, подойди к окну.
Генри. Да, сэр.
Старик. Погляди, мистер Рикки отплыл на каноэ с остальными?
Генри. Да, сэр, я почти уверен, что в одном из каноэ сидит мистер Рикки.
Старик (облегченно вздохнув). Хорошо. Тогда продолжим с пьесой. Мне кажется, Кассиус, ты мог бы сыграть свою роль более эффектно. Давайте еще раз с начала.
Кассиус. Хорошо, сэр. «Так что, Плэйфер, ты сам свой злейший враг».
Багс подходит к доске и очень маленькими буквами, с оглядкой, пишет слово «Уидудл». Билл отступает к другому краю сцены и садится верхом на стул, опустив голову на сложенные руки; плечи его слегка вздрагивают.
Старик. Нет-нет, неверно. Это должно выглядеть примерно так…
Он отстраняет Кассиуса, усаживается на его место за столом — и в этот момент падает занавес.
I
— От-дай-те… уф-ф-ф! Ну же, прошу вас, не напивайтесь снова! Отдайте бутылку. Я ведь обещала просидеть здесь до утра и выделять вам понемногу. Успокойтесь… Если вы такое вытворяете вне дома, страшно подумать, каким вы будете, когда вернетесь к себе. Ну же, отпустите — я оставлю для вас полбутылки на ночь… Пр-рошу вас… Вы же слышали, что сказал доктор Картер: изредка давать вам глоток-другой или сразу отдать бутылку, но только оставив в ней самую малость… Ну хватит уже… Я совсем выдохлась, сил нет бороться всю ночь напролет… Да черт с вами, упейтесь хоть до смерти!
— Может, выпьете пива за компанию? — предложил он.
— Не хочу я никакого пива. Как подумаю, что снова должна буду терпеть ваши пьяные выкрутасы… О боже!
— Потом я буду пить кока-колу.
Девушка присела на кровать, тяжело дыша.
— Ну хоть чем-то вас можно убедить? — спросила она.
— Вам это уж точно не под силу… Осторожнее, прольется ведь…
«Зря только с ним вожусь, — подумала она. — Да и какое мне дело до его запоев?»
И вновь завязалась борьба; на сей раз он уступил и некоторое время сидел неподвижно, сжимая руками голову, но потом снова потянулся к выпивке.
— Еще раз дернетесь, и я ее разобью, — быстро сказала она. — Я это сделаю, не сомневайтесь — брошу на кафель в ванной.
— Но об осколки я могу порезать ноги… Или сами поранитесь.
— Тогда не хватайте ее… вы же обещали… Ах так?..
Внезапно она разжала пальцы, и бутылка выскользнула из ладоней, как торпеда, напоследок мелькнув красно-черной этикеткой с надписью «СЭР ГАЛАХАД. ОЧИЩЕННЫЙ ЛУИСВИЛЬСКИЙ ДЖИН».
[43]
Теперь от нее остались лишь осколки на полу, и в комнате установилась тишина. Сиделка раскрыла «Унесенных ветром» — о дивном мире, давно ушедшем в прошлое, — и по ходу чтения периодически поглядывала на пациента, опасаясь, как бы он и впрямь не порезался об осколки, если пойдет в туалет. Ужасно хотелось спать. В очередной раз оторвавшись от книги, она увидела, что он плачет, очень напоминая одного старого еврея, за которым она ухаживала в Калифорнии; тот бегал в туалет по многу раз за ночь. С этим пациентом хлопот было еще больше, однако она подумала: «Должно быть, чем-то он мне нравится, иначе давно бы уже попросила замену».
Внезапно выйдя из состояния полудремы, она встала и поставила один из стульев на пути в ванную комнату. В сон так сильно клонило еще и потому, что он разбудил ее рано утром, потребовав свежую газету с отчетом о вчерашнем матче между Йелем и Гарвардом, а потом в течение всего дня ей так и не удалось отлучиться к себе домой. После обеда к нему нагрянула родственница, и пришлось пережидать этот визит в гостиничном холле, где гуляли сквозняки, а у нее не было свитера, чтобы надеть поверх форменного платья.
Пациент клевал носом, сидя за письменным столом, и она позаботилась о его удобстве, насколько это было возможно в такой позе: накинула плед на плечи, а другим пледом укрыла ноги. Затем села в кресло-качалку, однако сонливость уже прошла. Вспомнила, что нужно сделать записи в медицинской карте, и, стараясь двигаться бесшумно, отыскала на столе карандаш.
«Пульс — 120.
Частота дыхания — 25.
Температура — 36,6 — 36,9 — 36,8.
Замечания —
(тут можно было много чего написать)
Пытался завладеть бутылкой джина. Отобрала ее и разбила».
Чуть подумав, стерла последнюю фразу и написала так:
«При этом бутылка упала на пол и разбилась. В целом пациент очень трудный».
Хотела добавить: «Впредь ни за что не возьму алкоголика», но в отчете такое замечание выглядело бы неуместным. Она давно приучила себя просыпаться в нужное время, так что вполне можно было вздремнуть до семи утра и прибраться уже перед самым приходом его племянницы. Таковы правила игры, ничего не попишешь. Опустившись в кресло, она посмотрела на бледное, изможденное лицо пациента, потом еще раз проверила его дыхание и подумала: «Что же такое с ним случилось?» Днем он был весел и дружелюбен, даже забавы ради набросал для нее рассказик в картинках. Она непременно вставит этот подарок в рамку и повесит у себя в комнате. Затем вспомнились его худые кисти, которые она перехватывала во время борьбы; вспомнились гадости, которые он выкрикивал в исступлении; и еще вспомнилось, что накануне сказал ему доктор:
— Вы слишком хороший человек, чтобы вытворять с собой такое.
Она очень устала и решила отложить возню с битым стеклом на утро. Осталось только дождаться, когда дыхание пациента станет ровным, и перетащить его на кровать. Но ожидание затягивалось, и тогда она приступила к уборке. Ползая на коленях по кафельному полу в поисках последних осколков, она думала: «Не такими вещами я должна заниматься. Да и он не должен так себя вести».