Софья Алексеевна - читать онлайн книгу. Автор: Нина Молева cтр.№ 31

— Пришел, князь Алексей Никитич? Вот и ладно. Садись, садись, боярин, разговор у нас с тобой долгий будет. Розыск-то ты кончил ли? С бунтовщиками со всеми разобрался?

— Разобрался, великий государь. Может, и не со всеми — больно бунтовщиков много было, да и надо ли всех досконально перебирать? Иному ведь не грех и вину простить.

— Простить? Чего-то ты, Трубецкой, о прощении заговорил, после Коломенского бунта-то?

— Прости меня поначалу, великий государь. Только не вели сразу казнить, вели слово молвить.

— Говори, говори, князь. Слова твои больно странными мне показались. Не хочу о прощении слышать. Много, скажешь, кровушки в Коломенском пролилось. Много, не спорю. Да уж коли начали, до конца доводить дело надо.

— Да я, великий государь, что на мысли имел: коли по дурости человечишка с толпой в Коломенское увязался, не расчет ли его в страхе вечном оставить? Покорнее будет. Мол, пока не доведались, а там в каждую минуту до правды дойти могут. Так он вдругорядь поопастится с бунтарями водиться. Ведь и так, государь, ни много ни мало — пятнадцать тысяч в Сибирь, Астрахань да другие отдаленные места сослано. Того гляди, Москва обезлюдеет, коли дознание до последней черты доведем.

— Пятнадцать тысяч… Ишь, бунтовщики проклятые!

— Так ведь это сослано, а перебито, государь, более семи тысяч.

— Насмерть?

— Известно, насмерть. О побитых да изувеченных кто толковать будет! На простолюдине, как на собаке, все быстро заживает. А коли и не заживет, что тебе, государь, до того? Твоя правда, только твоя!

— Это с теми, что в Москве-реке потонули?

— Нет, государь, утопленников-то отдельно с сотню наберется. Они от стрельцов в воду вошли, а стрельцы их поглубже загнали. Ну, известно, кому и пикой досталось. Не без того.

— Вот что, Алексей Никитич, ты мне все по порядку поведай, да имен, имен-то не забывай. Всех знать хочу.

— Как прикажешь, великий государь. Началось-то все в тот день ранним утром на Сретенке. Лист подметный нашелся, где все бояре да купцы переписаны, что народ в медных деньгах винит.

— Видел я тот лист.

— Конечно, видел. Вот вокруг того листа и собралась толпа преогромная. Людишки шуметь начали.

— Погоди, погоди, Алексей Никитич, а как им всем тот лист известен стал. Народу, сам говоришь, немало, а лист один?

— Так его стрелец Кузьма Нагаев да неизвестный подьячий читать народу стали.

— Самые бунтовщики и есть! Что ж ты стрельца назвал, а подьячий кто, из которого приказа?

— Моя вина, великий государь, сколько ни искали, не нашли его. Сретенцы на допросе сказывали, не ихний — в первый раз видели.

— А ты и отступился, боярин Трубецкой? В поле, значит, тебя людишки-то вывели? Хоть из-под земли, а достань мне его, непременно достань!

— Расстараюсь, как могу, великий государь.

— Вот-вот, старайся. А дальше что?

— Что ж, за Кузьмой Нагаевым пошли солдаты полков Аггея Шепелева, Фонвизина. Еще охотники нашлись. Они-то людишек и подбили в Коломенское к твоей государской милости идти. Много тысяч пошло — спасибо, не все дошли.

— А в Москве что сталось?

— Дома гостей громить принялись. Василия Шорина, Семена Задорина. Будто бы они у себя поддельную монету чеканят — мастерские у них, где медь льют.

— Правда это?

— А коли и правда, великий государь, так не они одни. Мало ли в Москве не то что купцов — бояр, что промыслом этим грешат, да и не больно с делами своими кроются. Сам знаешь, что деется: на базаре медных денег никто не берет. Все серебра требуют. Медяки хоть мешками грузи, никому не надобны. Как же им в цене удержаться, когда дьяки твои налоги серебром требуют, о медяках и слышать не хотят. Вот людишки и пошли бунтовать. Нешто в одном Коломенском! Тут тебе и Новгород, и Воронеж, и Псков, и Козлов, и Сольвычегодск, и Устюг Великий, всех не перечтешь. Ох, не к добру это, великий государь, не к добру! Людишек-то стрельцы да солдаты сколько хочешь перебьют, а дальше что? Кому дома их держать, сирот да вдов кормить, налоги да подати те же платить? Не расчет выходит, великий государь, как есть не расчет!

— О чем думаешь, Алексей Никитич?

— Нет, государь, мне за тебя мыслить не пристало. Какой я тебе советчик — холоп твой верный.

— Полно, полно, боярин, поди, об одном и том же думаем.

— Вот ты, государь, свою волю и выскажи.

— Мыслю я, не пора ли от денег-то этих медных отказываться.

— Вот и хорошо, вот и слава Тебе, Господи. Давно пора!

— А лист-то бунтовской с Милославского начинался, чтоб выдать его головой людишкам.

— И с Федора Ртищева, государь.

— Это в который же раз голова его запонадобилась! Не будет им ни тестя моего, ни Федора Михайловича. А чтоб толков при дворе не было, назначу Ртищева воспитателем царевича Алексея Алексеевича. Человек он ученый, честный, с корыстью не спознавшийся, вот пусть наследником престола и займется.

25 августа (1662), на память перенесения мощей апостола Варфоломея и апостола от 70-ти Тита, царь Алексей Михайлович выходил в крестный ход к Донской Богородице. В Кремле был оставлен для бережения боярин князь Алексей Никитич Трубецкой.

26 августа (1662), на Сретение Владимирской иконы Пресвятой Богородицы, царь Алексей Михайлович выходил в крестный ход ко Владимирской в Сретенский монастырь. В Кремле был оставлен для бережения боярин князь Алексей Никитич Трубецкой.

— Государыня-тетушка, крестная, правда ли царевичу Алексею Алексеевичу учитель назначен?

— Правда, Софьинька, правда. Федор Михайлович Ртищев. А тебе и про это знать надобно!

— Надобно, крестная, не век же ты со мной заниматься будешь. Поди, соскучишься. А мне учиться страсть хочется.

— Не то что соскучусь — не так уж много науки передать тебе смогу. Ишь ты какая у нас смышленая да быстрая. Скоро и крестной за тобой не угнаться будет.

— Ой, что ты, государыня-тетушка, как можно. Я только про учителя братниного.

— А что про него узнать хочешь, Софьинька?

— Государыня-тетушка Татьяна Михайловна сказывала, будто патриарх на него злобился, от государя-батюшки добивался, чтоб из дворца его отослать подале. Почему бы это?

— Меньше бы тебе разговоров взрослых слушать. Мала еще.

— Как мала, крестная, когда шестой годок пошел. В мои-то лета, мамка сказывала, великих княжен уж сговаривали. Когда же слушать-то, как не теперь.

— Княжен, может быть, а царевен… Ну, да что там! Благотворитель Федор Михайлович великий. Последнюю рубашку с себя снять да бедняку отдать норовит. Вот бояре супротив него и воюют. А патриарх — тут дело другое. Владыке Никону не по душе, что Федор Михайлович хочет, чтобы власть царская и над церковью была.