Гитлер_директория - читать онлайн книгу. Автор: Елена Съянова cтр.№ 91

«Обычный честолюбец, циник-бизнесмен, надеявшийся сорвать дивиденды, а при удаче рассчитывать на новые. После процесса о нем больше не вспоминали, так и ушел в небытие», — говорил о нем покойный историк-германист Лев Безыменский.

Такие, как Далерус, однажды залетевшие в опасные сферы, но не сумевшие выровнять полет на набранной высоте, порой действительно совершают мягкую посадку, но мирно шествовать в дальнейшую безвестность им удается редко.

Биргера Далеруса убили через несколько лет после войны. Его задушили. Труп вместе с машиной утопили в озере. Кто-то их журналистов попробовал тогда об этом написать, но его тут же заткнули. Больше фактов нет — одни версии, домыслы, догадки… И, может быть, урок всем далерусам — ожидающим кем-то обещанного шанса.

«Мутные воды «гляйхшалтунг»» — доктрины о всеобщем подчинении национал-социалистической идеологии — это выражение принадлежат Альбрехту Хаусхоферу, сыну знаменитого геополитика и другу Рудольфа Гесса. Альбрехт долгое время исполнял роль эмиссара Гесса в контактах с Британией. Он был также драматургом и поэтом.

После июльского покушения на Гитлера Альбрехта арестовали по подозрению в «сочувствии к заговорщикам». Это «сочувствие» так и не смогли доказать. Все поручения, которые выполнял Альбрехт Хаусхофер, были санкционированы лично фюрером или его заместителем. Заговорщики сделали попытку использовать связи Альбрехта в Британии, возможно, они даже вели с ним какие-то беседы на этот счет, однако, если судить по протоколам допросов, то Хаусхофер-младший на деле оказался чист перед Гитлером.

Эти допросы выглядят странно. Например, следователь зачитывает отрывок из найденного при обыске черновика письма Хаусхофера — вот такой текст:

«Колесо Истории катится неприметно для глаз, и нам кажется, что еще ничего не потеряно и впереди долгий путь, как вдруг, подняв глаза, мы обнаруживаем, что заехали туда, куда не желали бы попасть и в страшном сне. И мы начинаем проклинать того, кто правил колесницей, лицемерно забывая, что вожжи ему вручили сами…».

— Объясните, — говорит следователь, — кого вы имели в виду под тем, кто «правил колесницей».

— А что вы имеете в виду под «колесницей», — в свою очередь спрашивает Альбрехт.

— Немецкое государство! — резко бросает следователь.

— А кто правит немецким государством?

— Фюрер и партия! Вы ведь это имели в виду?

— А разве фюрер и партия уже не правят?

— Правят, но вы-то имели в виду, что не желали бы видеть это и в страшном сне!

— Вы и эти стены — какой еще сон может быть страшнее?! — отвечает Альбрехт.

Несколько таких вязких и по сути пустых допросов, и Хаусхофера, тем не менее, отправляют в страшную тюрьму Моабит, где он сидит по соседству с Эрнстом Тельманом.

В тюрьме Хаусхофер написал свои знаменитые «Моабитские сонеты». Исписанные листки удавалось какое-то время тайно передавать на волю, отцу. Еще Альбрехт вел дневник, в котором иногда предавался воспоминаниям. Например, он описал сцену осени 1938 года — первую читку своей только что законченной пьесы о римском диктаторе по имени Сулла. Его слушателями были тогда Гитлер и Гесс. Обоим пьеса понравилась; Гесс предложил название долго не искать, а назвать просто «Сулла».

— Имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя, — пояснил он.

— Самым страшным в истории, уж конечно, буду я, — весело возразил на это Гитлер.

И все трое смеялись.

В 1945 году вместе с последним листком сонетов чудом выпорхнула на волю и предсмертная записка Альбрехта:

«Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не прислуживал при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали. Моя беда в тех редких минутах, когда я чувствовал себя за ним счастливым. Моя вина в том, что я позволял себе забываться».

Альбрехта Хаусхофера расстреляли в апреле 45-го.

Счет за счастье, полученное при столе диктатора, порядочный человек всегда оплачивает кровью.

Во время одного из заседаний Нюрнбергского военного трибунала Фридрих Бергольд, адвокат Мартина Бормана шепнул на ухо Францу Экснеру, адвокату Альфреда Йодля: «В сущности, мой друг, мы с вами в одинаковом положении: оба защищаем фантомы. Бормана здесь нет, но и подлинного Йодля здесь нет тоже».

В своей речи адвокат Экснер высказывает ту же мысль: «Нельзя карать офицера за исполнение решения, принятого политиком; нельзя карать офицера и за то, что он не воспротивился решению, принятому политиком, ибо при этом ему самому нужно было бы сделаться политиком, перестав быть офицером».

— Господа, — говорил Экснер журналистам, — в Германии все решения принимала партия, Гитлер, Борман… Ищите Бормана и спросите его, а не распределяйте его вину между солдатами вроде моего подзащитного. Впрочем, — продолжал он, — я понимаю, что русские все равно накинут петлю на его шею.

— Русские, по крайней мере, не предложат повесить вашего подзащитного за ноги или четвертовать, — напомнил адвокату американский журналист Коллинз, — как он предлагал поступать с ними самими в декабре 41-го. А кем подписан приказ о варварском затоплении Москвы? А кто в Мюнхене говорил, что Чехословакии как государства больше не существует?!

Многие из журналистов, работавших на процессе, все же до конца полагали, что Кейтеля повесят, но Йодль, Редер и Дениц будут оправданы. Но, похоже, их адвокаты на это не очень рассчитывали. Подсудимый Йодль, например, настаивал на приглашении в суд девятнадцати свидетелей, но адвокат Экснер сумел настоять всего на четырех. Эти четверо и появились в суде; остальные дали показания только на предварительном следствии. А с одним свидетелем адвокат успел всего лишь побеседовать, неофициально.

Этого свидетеля, точнее свидетельницу, звали Эвелина Московии. Она с большим трудом добралась до Нюрнберга, чтобы дать показания в пользу подсудимого Альфреда Йодля.

Эвелина Московии была еврейкой. До войны ее семья насчитывала тридцать девять человек; после войны осталось трое. Но это были те трое, которым в середине 39-го года помог спастись от ареста и тайно покинуть Германию тогдашний командир 2-й Горнострелковой дивизии Альфред Йодль. И вот теперь наконец женщина была в Нюрнберге, чтобы дать показания на суде.

Выслушав ее, Экснер испытал оторопь. Он долго молчал, пытаясь сформулировать вопрос и наконец спросил прямо:

— Скажите, зачем вам это нужно? Из сорока ваших родных спаслись трое! Почему вы думаете о благодарности за спасенных, а не о наказании за погубленных?

— Господин адвокат, откуда вам знать, о чем я думаю, — отвечала Москович.

— Так объясните же! — воскликнул Экснер. — Я, немец, не могу вас понять!