При обычных обстоятельствах и подобные напыщенные речи, и собственное поведение он бы, наверняка, счел признаком безумия, но в эту волшебную ночь все это казалось ему совершенно нормальным. И он не заметил, как сжалась и замерла Арья.
— Эрагон!..
Но он не обратил внимания на этот предупреждающий окрик.
— Арья! Я все сделаю, чтобы завоевать тебя! Хочешь, я пойду за тобой на край света, голыми руками возведу для тебя дворцы? Я для тебя готов…
— Тогда сделай одолжение — перестань, наконец, меня преследовать! Можешь ты мне это пообещать?
Он молчал, и Арья, подойдя к нему чуть ближе, сказала тихо и почти нежно:
— Эрагон, между нами никогда ничего не будет. Ты слишком юн, а я уже так давно живу на свете… И этого уже не изменить.
— Неужели ты не испытываешь ко мне никаких чувств?
— Испытываю, но исключительно дружеские. Я очень благодарна тебе за то, что ты спас меня из темницы в Гиллиде, мне приятно твое общество, но это все. Так что оставь свои притязания, это не приведет ни к чему, кроме сердечной боли. Постарайся найти себе подругу, более подходящую по возрасту, чтоб вместе с нею прожить долгие годы.
У Эрагона на глаза навернулись слезы:
— Как ты можешь быть такой жестокой!
— Это вовсе не жестокость, скорее доброта. Мы с тобой не созданы друг для друга.
В отчаянии он предложил:
— Но ты ведь можешь передать мне все свои воспоминания, опыт и знания, и тогда я стану таким же, как ты!..
— Нет, — прервала его Арья. — Это было бы неправильно, неестественно. — Лицо ее было мрачным, но странно торжественным; в глазах серебром сияли отражения звезд. В голосе вдруг зазвучала сталь: — Слушай хорошенько, Эрагон. Повторяю: между нами ничего и никогда быть не может! И пока ты не научишься владеть собой, никакой дружбы между нами тоже не будет, ибо твои… чувства только все разрушают и к тому же отвлекают нас от выполнения долга. — Арья поклонилась ему. — Прощай, Эрагон, прощай, Губитель Шейдов! — И с этими словами она исчезла в чаще.
А Эрагон дал волю слезам — они ручьем текли по щекам и падали в мох, оставаясь лежать на нем, словно жемчуг на роскошном бархатном одеяле изумрудного цвета. Онемев от горя, Эрагон уселся на гнилой ствол, уронил лицо в ладони, оплакивая свою безответную любовь и скорбя о том, что своим признанием вынудил Арью еще более отдалиться от него.
Там его и нашла Сапфира.
«Ох, малыш! — Она ткнула его носом. — И зачем тебе понадобилось доводить себя до такого состояния? Ты же прекрасно знал, что будет, если ты снова начнешь докучать Арье своей любовью!»
«Я просто не сумел вовремя остановиться».
Обхватив себя руками, Эрагон в безутешном горе раскачивался взад и вперед, сидя на упавшем дереве, а Сапфира, обняв его теплым крылом, привлекла его к себе, точно соколиха своего птенца, и он благодарно прижался к ее колючему боку. Так они и дождались рассвета и окончания великого праздника Агэти Блёдрен.
ВЫСАДКА НА БЕРЕГ
Роран стоял на корме «Рыжей кабанихи», скрестив руки на груди и широко расставив ноги, чтобы противостоять качке. Соленый ветер трепал его волосы, путал отросшую густую бороду и заставлял обнаженные по локоть руки покрываться гусиной кожей.
Кловис, опытный мореход, стоял с ним рядом и крепко держал румпель. Указывая на видневшийся впереди монолитный утес, нависавший над пологой отмелью, уходящий далеко в море, шкипер сказал Рорану:
— Тирм как раз за этим утесом, только отмель обогнуть осталось!
Роран прищурился — лучи яркого послеполуденного солнца, отражаясь от поверхности воды, слепили глаза.
— Тогда пристанем пока что здесь.
— Ты не хочешь заходить в город? — спросил Кловис.
— Всем сразу там появляться нельзя. Дай сигнал Торсону и Флинту, пусть ведут барки к берегу. Здесь, кажется, вполне подходящее место для лагеря.
Кловис тяжко вздохнул:
— А я-то рассчитывал нынче вечером наконец поесть горяченького!
Роран кивнул: запасы провизии, взятые в Нарде, подходили к концу; у них не осталась ничего, кроме солонины, соленой сельди, квашеной капусты да сухарей, которые предусмотрительно напекли женщины еще на прошлой стоянке. Иногда, очень редко, они забивали одну из немногочисленных оставшихся у них овец. Еще реже удавалось удачно поохотиться, пристав к берегу.
Мощный голос Кловиса разнесся над волнами — он отдавал команды капитанам двух других барок. Когда подошли ближе к берегу, он приказал вытащить барки на песок — к большому неудовольствию Торсона, Флинта и остальных моряков: они все тоже рассчитывали добраться нынче до Тирма и хорошенько поразвлечься, спуская заработанные денежки.
Когда барки вытащили на берег, Роран обошел беглецов, помогая устанавливать палатки, вытаскивать вещи, таскать воду из ручья и тому подобное. Он остановился на минутку возле Морна и Тары, желая их ободрить — они выглядели особенно обескураженными и расстроенными, но на вопросы его отвечали весьма сдержанно и держались отчужденно. Правда, так было с самого начала, стоило им покинуть долину Паланкар. Но в целом беглецы чувствовали себя значительно лучше, чем когда прибыли в Нарду после перехода через горы. На барках они успели немного отдохнуть, но постоянная тревога и бесконечные грозы не давали им расслабиться, и многим так и не удалось восстановить растраченные в походе силы.
— Молот, не поужинаешь ли нынче с нами? — спросил Тэйн, подходя к нему.
Роран, естественно, вежливо отказался, но, стоило ему отойти на несколько шагов, и он столкнулся с Фельдой, муж которой погиб по вине Слоана. Поклонившись, Фельда спросила:
— Можно с тобой поговорить, Роран, сын Гэрроу?
— Сколько угодно, — улыбнулся он. — Ты же знаешь.
— Спасибо. — Фельда, не поднимая глаз, смущенно теребила бахрому на шали и как-то опасливо оглядывалась в сторону своей палатки. — Сделай доброе дело, помоги мне. Я насчет Манделя… — Роран кивнул. Мандель был старшим сыном Фельды. С ним вместе Роран ходил в Нарду в тот судьбоносный день, когда ему пришлось убить двух стражников, стоявших у городских ворот. Мандель тогда показал себя очень неплохо, да и потом, на борту «Эделайн» работал наравне с другими матросами и охотно учился управлять баркой. — Он очень подружился с моряками, стал играть с ними в кости — не на деньги, правда, у нас их нет, а на всякие мелкие вещи, лишая нас порой самого необходимого…
— А ты просила его перестать играть? Фельда снова принялась теребить бахрому.
— Так ведь с той поры, как погиб его отец, он меня совсем слушаться перестал. Одичал, все время своевольничает, слова ему не скажи…
«Все мы одичали», — подумал Роран.
— И что же я должен, по-твоему, сделать? — мягко спросил он.