Франклин Рузвельт. Человек и политик - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Макгрегор Бернс cтр.№ 117

Неудивительно счастливое, праздничное настроение Рузвельта: через неделю после забот, связанных с конференцией, он получил возможность посетить американские войска в полевых условиях; надеялся даже побывать на фронте, но военные воспротивились. Президент совершил 110-мильную автомобильную поездку в Рабат, где под открытым небом отведал ветчины с картофелем вместе с 20 тысячами солдат 5-й армии генерала Марка Кларка, — военные музыканты играли при сильном ветре «Танцевальный оркестр Александера» и «Во глубине Техаса». Затем президент посетил расположение 9-й пехотной дивизии, где «почувствовал, что ближе к слезам, чем когда-либо» (так он говорил журналистам), ведь ребята отправлялись на фронт. Затем поехал в Порт-Лиоте посмотреть на древнюю мавританскую крепость, которую французские защитники удерживали под интенсивным огнем американского флота, и возложил венки на могилы солдат и американского, и французского кладбищ. На обратном пути потешался ужимками в переднем джипе Рейли и его подчиненных — они то делали вид, что заметили в небе самолеты, то прикидывались, будто вываливаются из кузова, отвлекая внимание посторонних от следовавшего за ними бронированного седана.

В столь беспечном и веселом настроении Рузвельт пребывал и в следующий вечер — развлекал султана Марокко и его сына. Гости из королевской семьи, в свободном белом шелковом облачении, подарили президенту высокую диадему для супруги. Эллиотт уверял, что отец подмигнул ему — оба представили Элеонору, восседающую в Белом доме в этом изделии из золота поверх прически. С самого начала встречи Черчилль сохранял сумрачный вид — приходилось соблюдать мусульманский обычай воздержания от спиртных напитков. Мрачное расположение духа у него усилилось, когда президент воспользовался случаем поговорить с султаном о чаяниях колониальных народов — независимости и окончании эпохи колониализма после войны. Макмиллан расценил это выступление Рузвельта как провокационное, а Мэрфи беспокоился, что де Голль узнает об этой попытке обхаживать королевскую семью Французского Марокко.

Конференция в Касабланке 24 января достигла почти одновременно кульминации и завершения. Почти весь предыдущий вечер Рузвельт, Черчилль, Макмиллан, Мэрфи и Гопкинс все еще пытались найти подходящую формулу, которую поддержали бы и де Голль, и Жиро. Утром Рузвельт подписал документы Жиро. Черчилль в это время обрабатывал де Голля, но безуспешно. Затем с ним беседовал на повышенных тонах Рузвельт, но тоже безрезультатно. Некоторое время на вилле Рузвельта происходила игра в кошки-мышки — участники поочередно покидали виллу и приходили вновь. К полудню Рузвельту это надоело — снаружи собрались репортеры и фотокорреспонденты в надежде услышать важные заявления по итогам конференции. Однако помощникам обоих лидеров удалось наконец свести двух французов на вилле Рузвельта, где президент и премьер оказали на де Голля беспрецедентное давление. Наконец он согласился подписать меморандум о единых с Жиро действиях.

В это время Рузвельт действовал с присущим ему проворством. Не следовало ли запечатлеть это событие на фотопленку? Участники встречи вышли на террасу, а главные лица расселись в четырех креслах. Собираются ли де Голль и Жиро обменяться рукопожатиями? Французские генералы стоя опасливо протянули друг другу руки под щелканье и стрекотание фотокамер. Рузвельт и Черчилль наблюдали с плохо скрываемым удовлетворением. Потом французы отправились формулировать свое коммюнике.

Этой сцены Рузвельт ждал. Ныне в Касабланке, как часто в Вашингтоне, он, образно говоря, «запер» спорщиков в комнате и навязал им соглашение. Но в этот раз, как и прежде, согласие больше производило впечатление на публику, чем было прочным по существу. К полудню де Голль и Жиро составили красноречивую, но маловыразительную декларацию о единстве. Ирония состояла в том, что, несмотря на все разговоры Рузвельта о «браке» под дулом пистолета, «супруги» не произвели на свет младенца и даже не помышляли о нем. Генералы расстались так и не разрешив своих разногласий.

Когда французы ушли, Рузвельт и Черчилль занялись пресс-конференцией. Первым выступил Рузвельт. Говорил о тесном взаимодействии американцев и англичан на подобных встречах, о решимости военных руководителей двух стран оказать всю возможную помощь «героической борьбе Китая». Затем президент сделал паузу.

— И вот еще. Думаю, мы давно вынашиваем это в сердце и голове, но вряд ли премьер-министр и я излагали это на бумаге. Речь идет о нашем убеждении, что мир на Земле может установиться лишь после полного уничтожения германской и японской военной мощи.

Кое-кто из англичан знает нашу историю — у нас был генерал по имени Улисс Симпсон Грант, но в моей и премьер-министра молодости его прозвали Грант Безусловная Капитуляция. Уничтожение германской, японской и итальянской военной мощи означает безусловную капитуляцию Германии, Италии и Японии. Это дает разумную гарантию мира в будущих международных отношениях. Это не означает, что надо уничтожить население Германии, Италии и Японии, — необходимо порушить господствующую в этих странах философию, основанную на экспансии и подчинении народов.

Другие представители Объединенных Наций, добавил президент, думают так же.

Черчилль был поражен. Он обсуждал с Рузвельтом вопрос о безоговорочной капитуляции вскользь и обменивался по нему мнениями с представителями своего военного кабинета, в частности о том, следует ли выдвигать это требование Италии. Но не предполагал, что Рузвельт собирается озвучить его, а огласка имеет тут большое значение. Позднее, объясняя причины, побудившие его сделать такое заявление, президент говорил: свести де Голля и Жиро оказалось не так трудно, он вспомнил о Гранте и Ли; «...затем неожиданно началась эта пресс-конференция, а подготовиться к ней ни у Уинстона, ни у меня не оставалось времени. Мне пришло в голову, что Гранта называли стариной Безусловная Капитуляция, и я тотчас высказал это вслух». На самом деле концепция безоговорочной капитуляции возникла не столь спонтанно, как представлял Рузвельт, поскольку ранее консультативная группа Государственного департамента ознакомила его со своим единодушным мнением: от Германии и Японии следует потребовать безоговорочной капитуляции. Что удивило британских партнеров Рузвельта, так это огласка политики, имеющей решающее значение для большой стратегии и военной дипломатии, — еще одно свидетельство, что Рузвельт переживал в Касабланке состояние эйфории.

Состояние это вряд ли прошло и в последние часы африканского сафари Рузвельта и Черчилля. Премьер настоял, чтобы президент съездил с ним в Марракеш, — он, по словам Черчилля, славился своими прорицателями, заклинателями змей и борделями, а также несравненными видами гор Атлас. Словом, два лидера проделали многокилометровый путь через пустыню, обсуждая сложные политические проблемы и беседуя на более легкие темы. В это время американские войска охраняли дорогу, а в небе барражировали боевые самолеты.

Когда путешественники прибыли на свою виллу в Марракеше, солнце уже садилось. Черчилль взобрался на крышу — посмотреть на заснеженные вершины гор и малиновое предгорье при вечернем свете. Слуги на руках подняли президента вверх по винтовой лестнице — ноги его болтались, как у куклы чревовещателя. Вечером президент и премьер поужинали в компании около десятка веселых собеседников. Оба лидера выступили друг перед другом с короткими дружескими речами. Президент провозгласил тост в честь английского короля. Черчилль запел, Рузвельт присоединился к хору поющих.