Жизнь №8, или Охота на Президентов - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Петухов cтр.№ 73

Там, в амэурыканском городе Святого Франциска Асизского есть забавный Пирс № 39, возле которого плещутся в воде или спят на деревянных помостах сотни лоснящихся морских котиков, тех самых, что не добили русские промышленники двести лет назад. Американцев тогда здесь не было, были русские, испанцы, индейцы и котики. Из старожилов остались лишь котики да латино-сы. За скальпы индейцев платили немалые деньги (доллара три-четыре, ежели мне не изменяет память), и потому, когда русские ушли, а испанцев выперли, когда пришли цивилизаторы-демократизаторы в шляпах и с «кольтами», «индейский вопрос» был весьма успешно решён: демократы делали свой начальный капитал. А котики выжили. Амэурыканцы были сентиментальны. Они до слез любили всяких забавных зверюшек. А вот людишек не всех и не всегда. Это было очень трогательно и умилительно.

Вот мы и стояли тогда с моей верной спутницей Ниной на этом весёленьком берегу Тихого океана, умилялись котиками и вездесущими утками… А совсем рядом, перевалясь через перила, какой-то жилистый и помятый ковбой из местных бросал в воду крошки — машинально, совсем по-русски. Я запомнил его, потому что местные никогда не кормят зверюшек, нельзя, запрещено… а этот кормил. И на туриста из Россиянии он не был похож.

Через неделю я его встретил на Маркет-стрит, возле станции кабл-кара, есть там такие трамвайчики, сплошная кунсткамера раритетов. Мы к ним и шли, покататься, когда к нам репейником привязался очередной жирный негр-попрошайка с белым стаканчиком и мордой серийного расчленителя. Я знал, что все русские неграм кажутся лохами беспросветными.

— Ченч! Ченч! Ченч! — орал он мне в ухо, требуя мелочь и брызжа своей сифилитично-спидовой слюной. Потом решил взвинтить ставку и начал орать: — Хэлфдооаллз! Хэлфдоаллзз!!!

Я был готов убить наглеца или хотя бы садануть ему в бок, чтоб отвязался. Но здесь было не принято нарушать права всяких уродов. Я был гостем в этом монастыре. И я терпел… терпел…

Пока какой-то сухощавый крепыш на ходу, будто бы ненароком, но достаточно резко не оттёр от нас попрошайку. Тот отпал сразу, понял, что уже не обломится, что у лохов появилась крыша.

— Спасибо, — поблагодарил я невольно, забыв про все ихние «сэнкью-тэнкъю».

— Суха спасип гвотка длать! — ответил он, скаля прокуренные зубы с дичайшим акцентом. И спросил: — Фром Раша?

Я кивнул. Нина улыбнулась, мол, Раша, Раша.

— Айм тоша русски, бывша русски!

— Бывших русских не бывает, — возразил я и тут же получил локтем в бок. Ладно, в следующий раз я её и поставлю с краю, отпихиваться своими локтями от этих гадов. Нина вообще всё время мне запрещала громко ругаться и кричать по-русски. Везде имелись уши… и, в общем-то, она была права. Я хорошо помнил двух немчиков, с которыми учился сто лет назад на одном факультете, они всё время орали, особенно меня тошнило от их оглушительных «йа!! йа!!!» Мне не хотелось быть похожим на тех обалдуев. Но я не всегда сдерживался. — Бывших русских не бывает! А глотку можно и промочить…

Я знал, что в Штатах лишь в одной забегаловке из ста можно заказать спиртное. Лицензия на пойло должна висеть у дверей заведения… В отличие от запьянцовской Россиянии здесь запрещалось спаивать народонаселение в тотальных масштабах — полусухой зкон! Надо было искать соответствующее зведение…

— Меня зовут Стэн, — сказал наш спаситель. Был он седоватый, лысоватый, высокий, с умным, но малость помятым лицом и серыми грустными глазами. Таких здесь встречалось немного. И его вполне можно было бы принять за русского. Вот только выражение на этом почти русском лице было местное. Такие выражения быстро прилипают и превращаются в маску. Его можно было принять и за безработного. В этой Заокеании две трети жителей болтались по улицам и получали пособия У нас не было ничего общего. Кроме наших корней. Но этого вполне хватало.

— Я специально приехал во Фриско, — сказал он, когда мы уселись в зачуханной китайской харчевне, где клиентам наливали чуть ли не из-под полы. — Котиков покормить, андэстэнд?

Мы говорили на жуткой смеси русского и препоганеи-шего с нашей стороны инглиша. Но понимали друг друга очень хорошо. Тогда я не знал, кто такой Стэн, и раскрывал душу нараспашку. Собственно говоря, иначе я и н^ умеаааааал. А ведь именно тогда он уже получил своё задание и просто отдыхал перед отправкой на «историческую родину». Платил каждый за себя, как было принято у аборигенов. Стэн пил. Я смотрел. Нина ела. Ноги гудели, и нам нужна была маленькая передышка перед очередным рывком, ведь я ещё собирался сплавать на знаменитый Алькатрац, этот остров-тюрьму, где когда-то держали аж самого Аль-Капоне (самую главную достопримечательность Штатов), а потом пробежаться через залив по длиннющему Голден-Гейт-бриджу, который называли «золотым», а на самом деле он был густокрасным, можно сказать, красно-коричневым. Но я не мог пропустить Стэна — русские в Штатах, за этим я и ехал сюда, не только за этим, но и…. Восемьдесят процентов русских в этой обетованной земле были евреями. Господь их храни! Но Стэн точно был русским.

— Мой дед…

Дед-белогвардеец, подлинная белая кость, голубая кровь, это находка! Русских слишком долго и очень старательно уничтожали, нынче они на вес золота… голд! впрочем, об этом мало кто знает и всем нет до этого дела.

Моим писательским делом было вытянуть из него ду. шу — да на три поколения назад. Русские везде разные: в Париже одни, в Ницце другие, на улице Хэрри в Сан-Франциско совсем третьи. А Стэну было интересно, какие они, эти «красные» туземцы, к которым он собирается в гости большим белым господином. Может, он и впрямь был «бывшим русским». Я успел прогуляться по Голден-гейту. Назад, с того берега возвращался во мраке, лишь несущиеся навстречу машины слепили фарами, а под ногами было триста метров мрака… В этой тьме я вдруг вспомнил, что видел Стэна раньше. В Яме. Есть такое местечко вокруг Мёртвого моря. Я видел его в Эн-геди, в холле роскошного пятизвёздочного отеля. Я сидел там с одним стариком-евреем, который родился в русском Харбине, мотался по свету, а потом на «фантоме» сбивал наши «миги» во время Семидневной войны. Старик был матёрый, называл себя Бобом, хотя по-настоящему звали его то ли Борис, то ли Борух. Он сбивал арабов. И я не мог его упрекнуть… Он защищал свою родину… А теперь он управлял хором русской песни, самодеятельным, местным хором, в котором пели беженцы из Союза, из сов-деповско-демократической Россиянии, он был единственным порождением той, настоящей державы, что и Харбин делала русским градом… Когда он сам затянул «Степь да степь кругом…» в том же сверкающем холле, душа моя раскисла и потянуло меня в «берёзовые сини» из этой ямы с мутным свинцовым воздухом… Да, я вспомнил помятое лицо с серыми печальными глазами. По-моему, они и пришли вместе… Впрочем, это было неважно. Важно, что в той китайской забегаловке я пригласил Стэна в Москву, даже дал ему свой телефон…

Это он и рассказывал мне потом про «рядового второго класса», про свои сны и сволочей из «конторы»… это он плакался спьяну, что дед его обманул и что дым, хлам и мусор отечества вызывает в нём приступы тошноты. Я сочувствовал Стэну и не донимал его… сам поймёт, что мать надо любить не только в парче да злате, но и в рубище. Душу изливал… а сам «жучков» ставил… ну, может, не сам, может подручные, какая разница.