Громовержец. Битва Титанов - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Петухов cтр.№ 56

Жив! Он! Ворон встряхнул головой, зажмурился, стукнул себя кулаком по лбу. И вновь открыл глаз.

Княжич выбирался из волн — огромный, сильный, усталый, тяжело дышащий, повзрослевший и налившийся мужской мощью. Да, это был он!

— Жи-и-ив!!!

Ворон распихал воев и побежал навстречу тому, кого ждал все эти годы и кого не узнал… Глаз проклятый! Мало того, что один остался, так и тот подслеповатым стал, старость близится. Но все это неважно, все это мелочи, главное, княжич жив, сын всеблагой госпожи его Реи, кровь Юрова!

— Жи-и-ив!!!

Ворон бросился навстречу с распростертыми объятиями, будто не он только что потчевал гостей камнями. И княжич невольно развел руки, обнял старого дядьку своего, спасителя и учителя. Они стояли по колено в воде и сжимали друг друга могучими ручищами. Ворон, не таясь и не стыдясь, плакал, слезы ручьем лили из его единственного глаза, мешались на щеках и груди княжича с солеными стекающими струйками. Этой встречи ждал каждый из них. И каждый знал, что ее могло и не случиться.

Наконец Жив отпрянул от седого воеводы, поглядел в постаревшее лицо, улыбнулся краешком губ и сказал с придыхом:

— Да-а, славно вы нас встречаете, браты любезные!

Черный патлатый бес, безликий и безглазый, будто насланный самим незримым Волосом из бездн преисподней, наваливался на грудь, давил ребра, не давая сердцу воли, душил, стискивал горло ледяными костлявыми пальцами. И не было мочи отпихнуть его, приподняться, избавиться от пут властителя мира Нави. Острые когти впивались в виски, омерзительная шерсть лезла в рот, в нос, в глаза… Но руки не слушались, видно, остатки сил и самой жизни покинули их — не согнать вражину, не прикрыться даже! Бес мелко трясся, то ли в ознобе потустороннем, то ли в приступах торжествующего хохота. И не было адской пытке ни конца, ни начала.

Вечность сменилась вечностью, истекающей в беспредельном круговороте своем, прежде чем из черно-мохнатой безликости высветились вдруг мутно и зыбко лики — много ликов, напряженных, выжидающих, чужих… Бесы! Кругом одни бесы!

Крон нечеловеческим усилием оторвал пудовый затылок от подушки, чуть приподнялся на локтях, затрясся мелко и тяжко, будто посланец Волоса все еще владел его плотью… И вновь провалился в тьму окаянную.

— Ничего, — тихо вымолвил Соклеп, врачеватель семьи верховного, немногословный и кряжистый старик, не отходивший от ложа Кронова второй недели, — денек-другой проспит князь-батюшка наш и здоровее прежнего будет.

— Ой ли?! — усомнился Строг, ближний боярин и советник, переглядываясь с мужами старшей дружины, с женами Великого князя, сидящими на устланной парчой лавке вдоль стены бревенчатой опочивальни — пришли, ждут. Все ждут…

Соклеп не ответил. Только голову склонил, давая понять, что пора и самым ближним оставить покои болящего, не томить его даже и во снах и наваждениях духом своим. Поняв врачевателя без слов, выпрямились, напряглись в ожидании четверо охранителей — только брони звякнули упреждающе и грозно.

Олен вышел первым, сдерживаясь, чтобы не закряхтеть, не застонать — раны да ушибы болели немилосердно. Но пуще того болела душа, словно в огне пылала, мщения жаждала, расправы с беглыми, поднявшими руку на князя, на него, слугу верного! Только не пустил Олена в погоню дальнюю Строг, уготовил ему худшую долю — ответ держать за свершившееся. Но не ему одному отвечать! Позади тяжко дышал в спину, в затылок чернобородый Кей. Он теперь никто, одно счастье, что выжил — выловили из вод смертных, да другое счастье, что на порог княжий пускают! До поры до времени! — Олен осклабился недобро. Но не обернулся. Теперь каждый сам по себе. А ведь еще недавно жила надежда смутная, невысказываемая, потаенная — помрет Великий князь, отойдет под длань Родову… и все обойдется. Нет, ускользала призрачная нить надежды. Не обойдется!

Невеселы, хмуры были думы ближних Кроновых. А сам Великий князь спал — тихо и безмятежно. Исчадия вырия подземного покинули его мятущуюся душу. И виделись Крону бескрайние, неохватные ни одним взглядом земли. Но он видел все их, будто с вышних небес смотрел. Густо-синие моря-окияны омывали эти земли, по их спокойным водам плыли лодьи и струги, крохотные, будто листья земляной ягоды, брошенные в лужицу под ногами. А на землях стояли грады бревенчатые и грады каменные — где чего в избытке было, из того и ставили поселения. Мало еще градов стояло, мало! Долгие дороги да бездорожья лежали меж ними. И видел Крон гонцов, купцов и путников, спешащих, едущих, бредущих по дорогам лесным, водным и пустынным… И не видел он пожаров и распрей, раздоров и смут, не стлался черный дым над полями, не вился серо-багряный над селищами. Мир стоял над землей его благодатной и угодной богам Русским. Мир и покой. Покой и мир стояли в самом сердце князя, в душе его — будто извечно, будто всегда, лишь что-то далекое и смутное процеживалось змейкой памяти — не всегда, не извечно, а впервые за всю жизнь суетную! Отдыхал князь, ибо имел право на малый отдых, ибо всю жизнь в трудах маялся, не давая пощады себе и сна… Вот теперь и отсыпался за долгие-долгие годы. А еще снилось ему, что, взирая на весь мир Божий с небес высоких, лежит он в опочивальне своей, в самом углу ее, на некняжески простой постели, на привычном своем лежбище, и стоит посреди опочивальни стол огромный, с разостланными чертежами земель Русских, со многими свитками и резными досками, что колышатся язычки пламени в светильниках масляных, благовонных — но светло от них в опочивальне словно днем ясным… и сидит в углу на скамье страж его новый, молчаливый и сдержанный горяк с суровым не по возрасту лицом руса, сидит и глядит на него молча, будто ждет чего, а чего — и самому Крону неведомо.

— Это ты, сын мой, предал меня, — тихо прошептали губы князя. А в голове обожгло от нелепицы страшной мыслью: «Почему сын?!» Но мысль эта тут же растворилась в пустоте, будто канула с небес куда-то вниз, то ли в пустоши земные, то ли в пучины океанские.

Крон приподнялся, сел на постели, опустил ноги.

— Предать может только свой, — еле слышно ответил страж.

— А ты… ты мне чужой?! — Крон встал на ноги. Но они не держали его, и он снова опустился на ворох белья шитого узорами.

Что-то теплое, сыновнее загорелось в светлых глазах стража, словно оттаяло сердце его, пробудилась душа родная, близкая, ближе которой и быть не может.

— Сыно-ок, — прошептал Крон. Протянул тонкие высохшие руки.

Страж поднялся, сделал шаг к отцу… и замер.

— Ну что же ты, сын? — в горле у Великого князя разом пересохло, голова затряслась. — Иди ко мне. Иди! Я все прощу тебе!

Лицо стража исказилось, щеки окропились слезами, в глазах серых дрогнула синевой боль нутряная. Он сделал еще шаг навстречу отцу. И застыл камню подобно. Но не камнем, ибо камень тот истаял вдруг в пронизанном светом воздухе… и не стало стража-сына, такого родного, близкого и такого чужого.

И выявилась на месте его фигура высокая, царственная, с гордо вскинутым подбородком и нимбом длинных распущенных волос. Беспощадный взгляд жег пуще огня.