Малюта Скуратов. Вельможный кат - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 120

VII

Князья Бельский и Мстиславский, получив подложные — козловские — грамоты, сразу к государю кинулись и в ноги! Ужом изворачивались, юлой вертелись, подпрыгивали, как караси на раскаленной сковороде. Иоанн их помиловал:

— Верю, что повода вы не подали. Верю! Воротынскому даже верю. А Челяднину — нет!

И велел прекратить существование старого конюшего и жены его Марии, которых не любил и подозревал в разных кознях. А между тем Челяднин писал охотнее прочих под диктовку царя — вернее, дьяк пером шнырял, а старик лишь удостоверил: «Как мог ты вообразить, чтобы я, занося ногу во гроб, вздумал погубить душу свою гнусною изменою? Что мне у тебя делать?»

Вопрос к Жигмонту был правомерен: плясать и пировать, как Курбский, конюший не мог. «Водить полков твоих я не в силах, пиров не люблю, веселить тебя не умею, пляскам вашим не учился», — подводил жизненный итог накануне гибели умудренный опытом конюший.

За Челядниным под нож отправились десятки знатных и богатых аристократов, среди них и приверженцы князя Владимира Андреевича Старицкого. Боярская элита сильно поредела. Но пока недорубил ее Малюта — рука притомилась.

I

Описание этого кошмарного происшествия и самого ужасного преступления Малюты тем не менее всегда начиналось пиитически и в элегических тонах, потому что главным действующим лицом здесь, не считая убийцы, была личность святая и возвышенная, оставившая глубочайший след в религиозном сознаний народа. Вот так начинает трагический сюжет Николай Михайлович Карамзин: «Среди хладных волн Белого моря, на острове Соловецком, в пустыне дикой, но знаменитой в России святостию своих первых тружеников Савватия и Зосимы, сиял добродетелями игумен Филипп, сын боярина Колычева, возненавидев суету мира в самых цветущих летах юности и служа примером строгой жизни для иноков-отшельников…»

Удивительно, как мы до сих пор не задумываемся над тем, что Иоанн до сей поры старался давать народу пастырей, отличающихся яркими христианскими достоинствами, людей самостоятельных, перечивших ему и печалующихся о тех, кому он причинял зло. Ведь он мог, и никто ему бы в том не помешал, предложить митрополию ласкателям, например архимандриту Левкию — Чудов монастырь поблизости, и гонять гонцов на край света не нужно. Однако выбор его опять пал на Колычева после архиепископа казанского Германа. То, что над столь странной особенностью не задумывались немецкие мемуаристы-опричники, в дальнейшем изменившие второй родине и в страхе бежавшие в Польшу и Литву, — понятно, но вот то, что мы упускаем столь характерную Иоаннову черту и оставляем ее без внимания, — необъяснимо! А черта такая присуща лишь искренне верующим!

Отношения между игуменом Филиппом Колычевым и Иоанном складывались непросто и были чрезвычайно напряженными. Недаром государь отправил протопопа Сильвестра в Филиппову обитель. Как же выглядела эта обитель? И не воспитала ли она в игумене мудрость, доброту и сильное сердце?

II

На одном из островов нелюдимого северного моря возвышается основанный в 1437 году Соловецкий монастырь, окруженный крепостью из дикого камня. До времени прибытия преподобных старцев Савватия и Зосимы Соловецкий остров был совершенно необитаем, лишь в летнее время окрестные поморы приезжали туда для ловли рыбы и морских, как тогда любили выражаться, зверей. С тех пор как поселившиеся на пустынном острове святые отцы подвижничеством прославили себя и место, где они обитали, на Соловецкий остров начали стекаться все, кто желал по тем или иным причинам бежать из мира. Остров был доступен для сообщения только с мая по сентябрь, а остальные восемь месяцев в году окружен плавающими льдинами, препятствующими всякому сообщению. В зимние месяцы переезд на материк был сопряжен с величайшими опасностями. Иногда поморы все-таки пренебрегали ими, правда не часто.

Остров имеет в длину двадцать пять верст, а в ширину — шестнадцать. Почва состоит из крупного песка вперемешку с громадными булыжниками. Поверхность холмистая, изрезанная безлесными болотами и множеством пресноводных озер. Озера эти, имеющие весьма затейливые, извилистые формы, создают, быть может намеренно, если не считать природу мертвой, такой лабиринт, из которого почти невозможно выбраться. Впоследствии несчастным, кого содержали в казематах, еще удавалось ускользнуть, но никому не повезло разгадать загадку озерных лабиринтов. Отсутствие всякого жилья, суровость климата, сырой воздух, наполненный морскими испарениями, лишают всякой возможности существовать вне стен монастыря. На каменистой почве растут только кривые березы да малорослые ели. Однако в центре острова изредка попадается строевой лес. Морской ветер беспрепятственно разгуливает, поднимая зимой страшные снеговые буруны.

Берега Белого моря представляли собой сущую пустыню с небольшими оазисами. Везде пусто, тихо, безлюдно, лишь вечно бушующие волны, напирая мощными накатами на каменную грудь земли, производят своеобразный незабываемый шум. Пустынный крайсветный остров, с мрачною природой, кучкой суровых, отшатнувшихся отсвета людей, кругом нелюдимое море, две трети года покрытое льдами, а за этим морем опять пустынный берег с изредка попадающими путнику деревушками, в которых жил полузамерзший и голодный монастырский народ. В Новгороде и Москве очень быстро сообразили, что нет краше места для неугодных, коих нужно было услать туда, куда ворон костей не заносит. Понятное дело, что в подобных условиях личность игумена и монахов приобретала первенствующее значение. Жестокий усугублял бы страдания, милостивый и истинно верующий облегчал бы участь отверженных.

Филипп Колычев относился к последней категории церковных начальников. Иоанн, конечно, наблюдал за деятельностью игумена и симпатизировал ему, помогая деньгами и дарами, всячески поддерживая хозяйственную деятельность монастырской общины, а она была многогранна. Там строились каменные храмы, пристани, плотины и гостиницы для прибывающих. Сухостой в лесах вырубался, болота осушались, прокладывались каналы и дороги, а в озерах разводили рыбу. Соляные варницы, стада оленей и домашний скот делали Соловецкий монастырь богаче и добавляли ему значимость в этом далеком кусочке безбрежной России. При Филиппе Соловки стали не только местом ссылки. Однако и такое его призвание продолжало существовать. Через крепкие высокие стены монастыря не перепрыгнешь, а внутри стен глухие казематы под крепкой охраной. Бегали люди и при Иоанне, и особенно позже из самых крайних пределов нашей земли, даже с Сахалина ускользали, но долгие столетия не знали примера, чтобы из Соловецкого монастыря кто-либо уходил живым. Славился тем Соловецкий острог. Для сотен убогих и неубогих Соловецкий монастырь являл тихую гавань среди невзгод житейского моря. Одна любопытная особенность сопровождала жизнь на Соловках. Монашеский уклад, как нечто целое и законченное, составленное по известному плану, оказывал весьма часто воздействие на ссыльных. Они не просто раскаивались в собственных заблуждениях, но делались такими горячими адептами истового православия и монашеских подвигов, что удостаивались быть занесенными на страницы Соловецкого патерика наравне с великими подвижниками, прославившими обитель. Таковы Иероним — иеромонах, известнейший на всем Севере, послушник Иван Сорокин, а в XVIII веке сосланный Петром I по делу Гришки Талицкого его духовник, «распятский поп Иван Иванов». Он сделался основателем Голгофо-распятского скита на Анзерском острове, отличавшегося строгостью устава даже между суровыми соловьянами. Теперь считают его святым. Мощи почивают под спудом Голгофского скита.