Победоносцев. Вернопреданный - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Щеглов cтр.№ 129

Наступает роковой 1905 год! 4 февраля в Москве у Никольских ворот убит террористом Каляевым великий князь Сергей Александрович. «Несчастная Элла, благослови и помоги ей, Господи!»

Только 27 апреля К. П. Победоносцев приглашен к завтраку. Он, между прочим, пока не оставил своего поста. Триумф Витте впереди. И затем снова глубокий провал. Следующее — одно из последних, если не последнее, свидание — в понедельник, 1 августа. 17 октября подписан виттевский манифест. Затем в дневнике ни слова об отставке обер-прокурора Святейшего синода. А на страницах всякой прессы Константин Петрович по-прежнему главная мишень для критических стрел.

До конца года — ни звука о К. П. Победоносцеве. С кем угодно встречается император, только не с бывшим наставником и бывшим будто бы тайным правителем России. До своей отставки 15 апреля 1906 года Витте самый частый гость во дворце.

В мае и в июле Николай II принимает Извольского, которого назначает на место Константина Петровича, и князя Ширинского-Шихматова, который перенимает вскоре от Извольского должность. Извольский же становится министром иностранных дел. 11 октября монарх присутствует на панихиде по генерал-майору свиты дворцовому коменданту Трепову. В ноябре он приглашает вернувшегося из-за границы Витте, несмотря на его, отставку. Жест, не лишенный ни смысла, ни чувства. Вот как владыка расстается с прежде угодным;

10 марта 1907 года — смерть обер-прокурора в дневнике не отмечена. Когда человек пользуется благорасположением, император подчеркивает: «Принимал Извольского долго». О Победоносцеве нет подобной ремарки. На панихиде, если судить по записям, он не присутствовал, до могилы не провожал.

Отбросил обер-прокурора как ненужный предмет. И после отставки нанес смертельную обиду. Почему? За что? Неужели преданность не в чести и вернопреданному нет Места у трона ни при жизни, ни после нее?

Самым любопытным и странным — по другим источникам — оказалось то, что император все-таки отправился на Забалканский проспект в Воскресенский Новодевичий женский монастырь, где присутствовал на заупокойной литургий и отпевании. Служили три митрополита, правоведы несли дежурство у гроба. Народу мало, младшие однокашники, Саблер, Ширинский-Шихматов, Преображенский, Львов, десятка два любопытствующих. У гроба, склонив голову, Николай II постоял недолго и, не проронив ни слова, сел в карету. Копыта глухо застучали по мостовой, раскидывая снежную жижу. Мартовское небо, по-петербургски низкое и серое, притягивало невольно обращенные ввысь взгляды прохожих.

Дневник, чуткий к мельчайшим деталям — прогулкам, чаепитию, охоте, беседам, — остался совершенно глух к выдающемуся и печальному событию.

Раннее утро никогда не приносило неприятностей. Нарышкинское палаццо тонуло в плотном, непроницаемом для взора удушливо-ватном тумане. Революционеры еще спали или наскоро пили кипяток, похрустывая колотым синеватым рафинадом и дожевывая бутерброды с колбасой — не поддельной, из мяса или ливера. Подобная колбаса вскоре исчезнет навечно — в эпоху развитого социализма, а в период его крушения обыкновенный и достаточно дешевый для России продукт вовсе испортится и даже станет представлять опасность для потребителя из-за подмеса зараженной радиацией говядины в фарш или распространения коровьего бешенства. Европейские поставщики, утратив совесть, сбывали, а наши предприниматели брали по заниженной цене и потирали грязные лапы, жмурясь от удовольствия и лукаво подмигивая. Но пока революционеры находились под сенью самодержавия, их здоровью ничто не угрожало.

Рассветные часы теперь были особенно милы Константину Петровичу. Можно спокойно подумать. Обычная для дня звуковая партитура Литейного пока не нарушала покой. Прошлое тихонько возвращалось и вместе с ним возвращалась настоящая жизнь, хотя он припоминал далеко не самое приятное и удачное из того, что случилось с ним. Он жил в годы невероятных и неожиданных изменений социального и политического ландшафта России. И он поначалу не принадлежал к их противникам, более того — он причислял себя к сторонникам Великих реформ. Мало кто сделал для совершенствования русского суда столько, сколько Константин Петрович. Но он не мог не замечать, к каким результатам привело внедрение новых законов. Его удивляла реакция на изменения студенческой массы и интеллигенции. В законах крылся лишь один изъян. Четко сформулированные и достаточно гуманные, они не являлись итогом социально-исторического развития и поэтому не могли быстро взять под контроль бурно развивающуюся гражданскую ситуацию. Дело Веры Засулич служило убедительным примером тому. Но, работая над юридическими проблемами, он-то добивался лучшего, он мечтал о лучшем и составлял — пока в уме — проект хорошо устроенного общества, а хорошо устроенное общество и есть справедливое общество, где прогресс — движение вперед — не связан с насилием и революциями. Если кровавая мистерия — повивальная бабка истории, то ему не нужны ни такая повивальная бабка, ни такая история.

Он знал, какое воздействие на людей оказывает литература. Он любил театр и верил в нравственную силу и возможности актерского перевоплощения. Вот почему он яростно боролся с драмой Льва Толстого «Власть тьмы», утверждая, что искусство писателя замечательное, но какое унижение искусства! Он писал о том императору и все-таки добился у него частичного запрещения пьесы. Там, в письме, было одно место, которое ему особенно нравилось. Ему казалось, что он точно указал императору на главный недостаток «Власти тьмы». Он вопрошал государя: «Неужели наш народ таков, каким его изображает Толстой? Но это изображение согласуется со всей тенденцией новейших его произведений — и народ-де наш весь во тьме сидит, и первый он, Толстой, приносит ему новое свое Евангелие. Всякая драма, достойная этого имени, предполагает борьбу, в основании которой лежит идеальное чувство. Разве есть борьба в драме Толстого? Все действующие лица — скоты, животные, совершающие ужаснейшие преступления…»

Вот у Достоевского сюжет разворачивается иначе, действие в «Преступлении и наказании» пронизывает борьба. Идеал ни на минуту не пропадает из действия!

Боже мой, каким нападкам он только, не подвергался! На обер-прокурора спустили всех собак! Пьесе аплодировали после авторского чтения в салонах графини Шуваловой, княгини Паскевич, а министр двора граф Воронцов-Дашков много поспособствовал успеху Толстого, пригласив императора к себе и фактически устроив писателю встречу с ним. Поддавшись первому впечатлению, император и воскликнул: «Чудная вещь!»

Вещь действительно чудная, но и над претензиями Константина Петровича стоит поразмыслить, а высказыванию насчет Достоевского, которое можно приложить к остальному творчеству писателя, нельзя отказать в замечательной емкости и, более того, именно под таким углом зрения, на мой взгляд, и надо рассматривать и понимать Достоевского как религиозное и художественное явление. Пьесу разрешили к представлению лишь при Николае II, который даже не поставил в известность Константина Петровича, что снимает запрет. Но разве обер-прокурор желал худшего для России? Его обскурантизм — выдумка прогрессивных экстремистов.