Княжий остров - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Сергеев cтр.№ 70

- А чё не продать, продать можно… мужичок ты видный. Поторгуемся, поговорим, глядишь и сладимся… молоко ныне в большой цене, — намеки ее были все ясней.

И это тоже тоска и беда, в оставшемся без мужиков селе, но Мошняков торопил, чтоб засветло вернуться. Нервно ерзал на лавке, выглядывал в окно, гоняя желваки по скулам.

- А ты случайно не дезертир? — вдруг напряглась и построжела хозяйка. — Ежель так, то убирайся. У меня за такие дела все добро опишут и саму посадят, а я молодая…

- Да какой я дезертир! — взорвался он, — не хватало мне еще бабе документы предъявлять. Продашь молока или нет?!

- Торговаться ты не умеешь, солдатик… я бы продала, да цена у меня сладкая, — она потянулась, выгнулась станом перед ним, охорашивая волосы. Совсем уж прямыми намеками говорила она и играла глазами, то и дело взглядывая на широкую никелированную кровать с горой кружевных подушек.

В ином случае приголубил бы он ее, до чего порочна была ее притягательность, но базарный разговор был ему не по сердцу, не желал он такою ценою покупать молоко. Осквернением каким-то чудилось это, греховностью и пакостью. Отец бы на такое не пошел, это он понял точно и решительно встал от стола.

- Покедова, солдатик… знать, мы не сладимся, — с язвительной улыбочкой пропела и все поняла молодайка.

- Да уж не сладимся… больно высока цена… Эх ты-ы, душой ты холодная, девка…

- Я то холодная?! — захохотала она, — да я тебя сожгу, только приляжь рядком и поговори ладком.

- Нет уж… — он нахлобучил фуражку и вышел в вечерние сумерки.

Пахнуло от коровьего база молоком и сладким стойлом.

Мошняков яростно сплюнул, стремительно пошел к последней надежде, крайнему неказистому домику.

В окнах тускло горел свет, и Мошняков еще с улицы через стекло увидел кучу ребятишек за столом, и сердце его упало. Куда же тут брать молоко от такой оравы… Хотел уж отступиться, но потянуло его к дверям, и постучал.

- Кто это? — спросила с порога выскочившая женщина и вдруг ударила по груди своей руками в испуге смертном, увидев военного. — С Сашей что-нибудь… убит? Ранен? Да говорите же!

— Все нормально… — выдавил поздний гость.

- Ах! Слава тебе Господи! Как вы напугали меня. Да заходите же в дом, картошечкой накормлю, мы как раз вечеряем…

Мошняков хотел спросить о молоке, но не решился и перешагнув порог вслед за женщиной. За большим исскобленным столом он насчитал семь светлых голов ребятишек.

Они уставились на вошедшего, продолжая споро уминать горячую картошку.

— Здрасьте, ребятня! — неуклюже приветствовал их.

— Здра-а-асте-е-е, — дружным хором ответили…

— Да вы проходите, садитесь, — суетилась хозяйка, подала табурет, смахнув подолом с него сор, — картошечка у нас скусная-а, молодая, только что накопали в огороде. Рассыпчатая этим годом до чего удалась!

— Да спасибо, я не голоден, — но сел поневоле к столу, ласково озирая ребятишек, а когда взглянул на хозяйку при бережливом свете лампы, и сердце его обожгло. С перекинутыми наперед длинными толстыми косами, в светленьком платочке, она сияла, рада была досмерти гостю и победно оглядывала своих детишек. Вот, мол, я какая богатая…

Ее светлое и доброе лицо было необыкновенным, молодым, ясным и привораживающим, как под венцом… Такой красоты Мошнякову еще не довелось видеть в своей жизни. Он кое-как выдохнул воздух из онемевшей груди и принял из ее рук горячую большую картофелину с лопнувшей тонкой кожицей. Картошка имела вид сахаристый и жгучий, походила на облик хозяйки…

Мошняков ощутил во рту ее огненность и сладость непомерную, почудилось, что ничего слаще никогда от роду не ел. Он расслабился, поговорил о войне с любопытной ребятней и спросил наконец:

— Поблизости где у вас тут еще деревня есть?

- А на что она вам? — удивилась хозяйка, — ночь на дворе, куда же вы пойдете? Оставайтесь у нас ночевать, у нас много беженцев перебыло. Лягу с детишками на полати, а вам коечку уступлю… нашу с Сашей, простынку чистую устелю, вы не беспокойтесь… вшей у нас нету…

- Да я вижу чистоту в доме, но мне надо к утру вернуться. Не могу, — встал Мошняков и надел фуражку. — Так далеко ль до деревни?

- Километров восемь будет… но дорога там плохая и болотная, как же вы не побоитесь ночью идти? Я бы проводила, да ребят не оставишь.

- Спасибо вам! — он украдкой взглянул на ее лицо, и жаром обварило нутро. Он и мыслить досель не мог, что есть такие светлые женщины, такие радостные сердцу, приветные душе.

Уже за порогом она тронула рукой его за плечо и спросила:

- Так зачем же вы все-таки пришли, чую нужду у вас большую и помочь хочется, но не знаю как. Ну чем же помочь вам?

- Даже если разрешите мою нужду, я все равно не приму, семеро по лавкам голодных ртов… Молочка хочу купить с литр, но чтобы обязательно в кринке было налито до половины… И кринка мне с собой нужна. Пойду в другую деревню, все одно сыщу.

- Иль Машка вам не продала? Она ведь на станции каждый денек торгует. У ней корова богато доится.

— В цене не сошлись…

~ А-а… — прыснула смехом хозяйка и застеснялась, — она уветная до ухажеров, сколько мужей перебрала, да я не осуждаю, не думайте… Каждый живет по-своему… Всего-то молока вам и надо? Стойте и не уходите! — Строго приказала она, — моя орава все прям из-под рук выхлестала, прям у коровенки с кружками наловчились собираться. Но я ее приласкаю, поговорю с ней сейчас, картошину ей свежую с солью дам, она и поможет вашей нужде… нацежу молочка.

— Да не надо… ведь утром опять ребяткам…

— Ничего-о, чугун картошки отварю, нахлобыстаются от пуза… Не уходите же! — она поймала его за рукав и повела за собой.

У хлева сняла с колышка подойник и сбегала за картошкой.

- Зоренька ты моя ясная, умница ты моя разумница, кормилица ты наша размилая, — ласково уговаривала сопящую коровенку.

Стравила ей три картошины, гладила руками по спине и шее, чесала за ухом, и корова лизнула ее языком в склоненное лицо, вызвав радостный смех хозяйки, растроганной такой ответной лаской. Она села на стульчик во тьме, и Мошняков услышал звяканье мягкое горячих струй молока о дно подойника. Хозяйка скоро доила, не переставая говорить с коровой, какими только добрыми словами не величала она ее, как только не возвышала и не благородила, а корова слушала и мерно пережевывала серку хрустким ртом в оцепенении колдовском ласки человеческой, отдавая все до капли из вымени…

Мошняков стоял тоже завороженный, слушал голос ее, и мысль страдательная облила его черствое сердце, мысль удивления небывалого: «Это как же может любить мужа своего такая женщина?! Если так любит бессловесную животину…» Постигнуть такую высоту он не мог своим умом, но, познав такую любовь и ласку, уж трудно будет опуститься до Машки-торговки… и обречена его восторгнувшаяся душа искать такой любви по белу свету, такой женской силы неуемной и такого полета лебединого…