Люди книги - читать онлайн книгу. Автор: Джералдин Брукс cтр.№ 25

Он умолк. Мы подошли к запретной территории. Когда он снова взглянул на меня и заговорил, я подумала сначала, что он пытается переменить тему.

— Скажите, Ханна, вы читали Шницлера? Нет? Обязательно почитайте. Вы не поймете венцев, даже сейчас, если не прочитаете книг Артура Шницлера.

Он достал трость и с трудом поднялся, медленно подошел к книжному шкафу. Провел пальцем по корешкам книг. Почти все они были первыми или редкими изданиями.

— Они у меня только на немецком, а по-немецки вы не читаете. Нет? Жаль. Очень интересный писатель, Шницлер. Очень, прошу прощения, эротичный. Очень откровенен относительно многих своих побед. Но он много пишет и о подъеме «Judenfressers», что в буквальном переводе означает «пожиратели евреев», потому что термин антисемитизм, когда Шницлер был мальчиком, еще не придумали. Шницлер, конечно же, был евреем.

Он снял с полки книгу.

— Вот эта называется «Моя молодость в Вене». Это очень хорошее издание. Я нашел ее на церковной распродаже книг в Зальцбурге. Удивительно, что до меня никто ее не раскопал… — Он полистал книгу, пока не нашел нужное ему место. — Вот… Он извиняется за то, что пишет слишком много о так называемом «еврейском вопросе». Но он говорит, что ни одному еврею, как бы он ни ассимилировался, не позволяют забыть факт его происхождения.

Вернер поправил очки и, переводя на ходу, прочел:

— «Даже если вы умудряетесь вести себя так, будто ничего не происходит, невозможно оставаться совершенно спокойным. Можно ли человеку не волноваться, когда под анестезией его оперируют грязным ножом и он видит, как грязь смешивается с его кровью».

Вернер закрыл книгу.

— Он написал это в начале девятисотых годов. Как представишь, кровь стынет в жилах, особенно в свете того, что за этим последовало…

Он вернул книгу на полку, вытащил из кармана белый накрахмаленный платок, промокнул лоб. Тяжело опустился в кресло.

— Не исключаю, что переплет намеренно сделан небрежно: возможно, переплетчик был одним из «пожирателей евреев». — Он допил кофе. — Впрочем, может быть, неверны обе догадки. В то время не задумывались над тем, о чем могут рассказать даже самые захудалые переплеты. Снятые и выброшенные переплеты привели к потере большого количества информации. Каждый раз, когда работаю над такой книгой, с горечью думаю об этом. Очень может быть, книга появилась в Вене с застежками на старом переплете… но кто знает…

Я откусила кусочек страшно калорийных «Дунайских волн», любимого пирожного Вернера. Он поднялся, стряхнул с пиджака крошки, подошел, шаркая, к телефону и позвонил в музей. После оживленного разговора по-немецки положил трубку.

— Директор готова встретиться с вами завтра. Она говорит, что бумаги этого времени заархивированы. Хранилище находится на некотором расстоянии от музея. Завтра к полудню они прибудут в музей. Когда вам в Бостон?

— Я могу задержаться на два дня, — ответила я.

— Отлично! Можете позвонить мне и дайте знать, если что-нибудь найдете.

— Ну разумеется, — ответила я и встала.

У дверей я наклонилась — за последнее время он ссутулился и стал немного ниже меня — и поцеловала его пергаментную щеку.

— Вернер, извините за мой вопрос, но как вы себя чувствуете?

— Liebchen, мне семьдесят шесть. Очень немногие из нас хорошо себя чувствуют в эти годы. Но я стараюсь.

Он стоял на пороге, пока я спускалась по лестнице. Я повернулась в проеме красивой двери, послала ему воздушный поцелуй. Увижу ли его снова?

Вечером уселась на краешек узкой кровати в пансионе возле Петеркирхе с телефоном на коленях. Мне очень хотелось рассказать Озрену о бабочке. Но, когда вынула из кейса блокнот, выпал конверт со снимками Алии. Тут же стало стыдно за то, что пренебрегла чувствами Озрена и вмешалась в его частные дела. Должно быть, он придет в ярость, узнав, что я сделала. Он прав: не мое это дело. Как бы ни хотела я поговорить с ним о крыле бабочки, факт собственного обмана душил меня, точно надетый на голову мокрый мешок. Наконец, я собралась с духом и позвонила. Он оказался на месте: работал допоздна. Я тут же выложила новость о книге и по его голосу поняла, что он рад звонку.

— Никто не знает, где Аггада была во время войны. Известно лишь, что хранитель каким-то образом спрятал ее от нацистов. Ходили разные слухи: предполагали, что он прятал ее в библиотеке среди турецких документов, что отвез ее в горную деревню и спрятал в мечети. Твое крылышко, кажется, подтверждает последнюю версию. Пожалуй, поднимусь в горы и попробую сузить район поисков, поспрашиваю людей, может кто-то знает, были ли у него деревенские знакомые. Хорошо бы узнать, кого следует благодарить за то, что приютили Аггаду во время войны. Жаль, никто не спросил его, пока он был жив. Он пострадал после войны. Коммунисты обвинили его в сотрудничестве с нацистами.

— Да ведь он же спас Аггаду. О каком сотрудничестве может идти речь?

— И не только Аггаду. Он и евреев спасал. Но обвинение в коллаборационизме — удобный способ для коммунистов избавиться от слишком умного, религиозного и известного человека. А он был именно таким. Он боролся с ними, особенно когда они захотели снести Старый город. У них были дикие планы по реконструкции города. Он помог остановить это безумие. Но это обошлось ему дорогой ценой. Шесть лет в одиночной камере, в ужасных условиях. Затем они вдруг простили его и восстановили на прежней работе. Однако время, проведенное в тюрьме, разрушило его здоровье. Он умер в шестидесятых годах после продолжительной болезни.

Я провела рукой по волосам, вытащила шпильки, удерживавшие прическу.

— Шесть лет в одиночке. Не знаю, кто это может выдержать.

Озрен помолчал.

— Я тоже не знаю.

— И ведь он не был ни военным, ни политическим деятелем, которые заранее знают, на что идут. Он был всего лишь библиотекарем…

Сказав это, я почувствовала себя идиоткой. Озрен тоже был «всего лишь библиотекарем», но ему хватило смелости снова спасти эту книгу.

— Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, Ханна. Скажи лучше, какие у тебя планы?

— Завтра посижу в архивах Национального музея. Посмотрю, нет ли там чего насчет застежек. Затем махну в Бостон на пару дней, сделаю люминисцентный анализ пятен в лаборатории подруги.

— Хорошо. Дай мне знать, когда что-то узнаешь.

— Хорошо… Озрен…

— Мм?

— Как Алия?

— Мы почти закончили «Винни Пуха». В следующий раз почитаю ему боснийскую сказку.

Надеюсь, треск в телефонной линии помешал ему услышать дрожь в моем голосе, когда я пробурчала что-то в ответ.

Фрау Цвейг, главный архивист Исторического музея Вены, оказалась не такой, какой я ее представляла. Ей еще не было тридцати. Высокие черные сапоги, плиссированная юбка, джемпер цвета электрик, плотно обхватывающий завидную фигуру. Темные волосы коротко острижены и перемежаются рыжими и золотыми прядями. Вздернутый нос украшен серебряной бусинкой пирсинга.