Люди книги - читать онлайн книгу. Автор: Джералдин Брукс cтр.№ 21

Оделась, повозилась, пристраивая непривычный шарф. Когда вошла в гостиную, заставленную книжными стеллажами, Сериф и Стела сидели рядом друг с другом и о чем-то серьезно говорили. Сериф одной рукой придерживал на колене сына, хорошенького мальчика с густыми черными волосами, а другой сжимал руку своей жены. Они подняли глаза, когда Лола вошла в комнату, и быстро отдернули руки. Лола знала, что консервативные мусульмане считают неприличным даже для супругов выражать на глазах у посторонних расположение и близость физически.

Сериф улыбнулся Лоле.

— Вот это да! Из вас вышла прелестная крестьянка! Если не возражаете, мы скажем, что вас прислала семья Стелы, чтобы помочь с ребенком. Вы притворитесь, что не знаете боснийского языка, а потому вам не придется ни с кем разговаривать. При посторонних Стела и я будем обращаться к вам по-албански, и вы будете кивать на все, что мы скажем. Лучше вам совсем не выходить из квартиры, тогда лишь несколько человек будут знать, что вы у нас живете. Придется дать вам мусульманское имя… как вам Лейла?

— Я не заслужила такой доброты, — прошептала она. — Как вы, мусульмане, станете помогать еврейке…

— Да перестаньте! — воскликнул Сериф, заметив, что она вот-вот заплачет.

— Евреи и мусульмане — двоюродные братья, и те и другие происходят от Авраама. Вы знаете, что ваше новое имя значит «вечер» как на арабском — языке нашего Корана, так и на иврите — языке вашей Торы?

— Я… я… не знаю иврита, — сказала она, запинаясь. — Моя семья не была религиозной.

Ее родители ходили в клуб еврейской общины, а в синагоге не были ни разу. Они пытались одевать детей на Хануку в новую одежду, когда могли себе это позволить, но, кроме этого, Лола очень мало знала о своей вере.

— Это очень красивый и интересный язык, — сказал Сериф. — Мы с раввином вместе работали над переводом некоторых текстов, до того как оказались в этом кошмаре.

Он потер рукой лоб и вздохнул:

— Он был хорошим человеком и большим ученым. Я чту его память.

В последующие дни Лола привыкала к ритму совсем другой жизни. Страх быть разоблаченной постепенно таял, и вскоре спокойная, размеренная жизнь в качестве няни ребенка Камалей показалась ей более реальной, чем прежнее существование в роли партизанки. Она привыкла к тихому, робкому голосу Стелы, называющей ее новым именем — Лейла. Ребенка она полюбила, как только взяла его на руки. И сразу же полюбила Стелу, которая хоть выросла в консервативной мусульманской семье, не покидая стен родного дома, но, будучи дочерью образованных родителей и женой ученого, отличалась умом и прекрасной эрудицией. Поначалу Лола немного побаивалась Серифа: он казался ей почти таким же старым, как и ее отец. Но его спокойная, вежливая манера расположила к себе, и вскоре она почувствовала себя непринужденно. Поначалу она не могла сказать, чем он так отличается от людей, которых она знала. Но как-то раз он завел с ней разговор, и внимательно, словно оно того стоило, выслушал ее мнение то на одну, то на другую тему, а затем незаметно помог полнее разговориться. Тут Лола и поняла, в чем заключалось это отличие. С Серифом, самым ученым человеком, которого она когда-либо встречала, она не чувствовала себя глупой.

День в доме Камалей был организован вокруг двух вещей — молитвы и чтения. Пять раз в день Стела бросала то, чем она на тот момент занималась — умывалась ли, втирала ли благовония. Она расстилала на полу маленький шелковый коврик, простиралась на нем и возносила молитвы. Лола не понимала ни слова, но улавливала певучий ритм арабской речи.

По вечерам Стела занималась рукоделием, а Сериф читал ей вслух. Поначалу Лола выходила в другую комнату с Хабибом на руках, но ей предложили остаться и послушать, если захочется. Она просто сидела чуть в стороне от круга желтого света, отбрасываемого лампой, с Хабибом на коленях и тихонько его покачивала. Сериф выбирал интересные рассказы или красивые стихи, и вот уже Лола с нетерпением стала дожидаться этих вечерних часов. Если Хабиб начинал капризничать и Лоле приходилось выходить с ним из комнаты, Сериф либо ждал ее возвращения, либо пересказывал то, что она пропускала.

Иногда она просыпалась ночью в поту: снилось, что ее преследуют немецкие овчарки или что в густом лесу ее зовет на помощь маленькая сестренка. В других снах снова и снова проваливались под лед Исаак и Инна. Проснувшись, она брала на руки Хабиба и успокаивалась, прижимая к себе его тяжелое сонное тельце.

Однажды Сериф рано вернулся из библиотеки. Он не поприветствовал жену и не спросил о сыне. Даже не снял пальто у дверей, как обычно, а прямо прошел в кабинет.

Через несколько минут позвал их. В его кабинет Лола обычно не ходила. Стела сама убирала эту комнату. Сейчас девушка посмотрела на книги, закрывавшие стены. Тома здесь были еще более старыми и красивыми, чем те, что в гостиной. Книги на шести древних и современных языках, в красивых, изготовленных вручную кожаных переплетах. Но Сериф держал в руках маленькую, просто переплетенную книгу. Он положил ее на стол перед собой и смотрел на нее с тем же выражением, с каким глядел на сына.

— Сегодня музей посетил генерал Фабер, — сказал он.

Стела в ужасе схватилась за голову. Фабер был командиром одного из подразделений «Черной руки», на совести которого, по слухам, были убийства тысяч людей.

— Нет, нет, ничего страшного не случилось. Думаю, все сложилось удачно. Сегодня с помощью директора мне удалось спасти одно из самых великих музейных сокровищ.

Сериф не стал посвящать их в подробности того, что произошло в тот день в музее. Он даже не собирался показывать им Аггаду. Но то, что книга находилась сейчас у него в доме, в его руках, говорило само за себя обо всех его опасениях. Он переворачивал страницы, чтобы они могли восхититься прекрасным произведением искусства, и коротко сообщил им, что это сокровище доверил ему директор музея.

Начальник Серифа был хорват, доктор Иосиф Боскович. Со стороны казалось, будто он согласен с загребским режимом усташей, однако на деле Иосиф так и остался сараевцем. Прежде чем стать музейным администратором, Боскович занимался старинными монетами. Многие в Сараево знали его, без него не обходилось ни одно культурное мероприятие, эдакий светский лев, он пользовался душистым бриолином, гладко зачесывал назад темные волосы и каждую неделю делал маникюр.

Когда Фабер обронил как-то, что хотел бы навестить музей, Боскович понял, что ходит по краю пропасти. По-немецки он говорил плохо, а потому пригласил в свой кабинет Серифа, сказав, что ему понадобится перевод. У них с Серифом было разное воспитание и разные интеллектуальные интересы. Однако и тот и другой трепетно относились к боснийской истории, им было дорого культурное разнообразие, сформировавшее прошлое их страны. Оба без слов понимали, какую угрозу представляет собой Фабер.

— Вы знаете, чего он хочет? — спросил Сериф.

— Он не сказал, но, думаю, мы можем догадаться. Мой коллега в Загребе рассказал, что в их музее уничтожили иудейскую коллекцию. Мы с вами оба знаем: то, что есть у нас, гораздо значительнее. Думаю, он хочет Аггаду.