Каспар, Мельхиор и Бальтазар - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Турнье cтр.№ 41

— Христианское искусство, — задумчиво повторил принц Таор. — Какое странное словосочетание и как трудно представить себе творения будущего!

— Ничего удивительного. Вообразить творение — это уже означает приступить к его созданию. Я, как и ты, ничего не пытаюсь представить, ибо череда еще не прожитых веков разверзается у моих ног бездной. Разве что я вижу первое из этих творений, первое произведение христианского искусства, оно сопряжено с нами, оно касается всех нас, присутствующих здесь…

— Каковым же будет это первое произведение христианского искусства?

— Это будет Поклонение Волхвов: трое царей в золоте и пурпуре, явившиеся со Сказочного Востока, чтобы в жалком хлеву простереться ниц у ног Младенца.

В наступившем молчании Каспар и Мельхиор мысленно следовали воображением за Бальтазаром. И грядущие века предстали перед ними словно громадная галерея из зеркал, в которых отражались они трое, глаза каждой эпохи видели их по-разному, но всегда их можно было узнать: юноша, старик и африканский негр.

Видение рассеялось, и Таор обернулся к самому молодому из них.

— Принц Мельхиор, — сказал он. — Ты мне ближе всех по возрасту. К тому же твой дядя отнял у тебя трон, я тоже не уверен, что моя мать когда-нибудь позволит мне царствовать. Вот почему я с братским вниманием выслушаю твой рассказ о ночи в Вифлееме.

— Сначала о ночи в Иерусалиме, а потом уже о ночи в Вифлееме, — немедля возразил Мельхиор с пылкостью, свойственной его возрасту. — Ибо эти два этапа моего изгнания нераздельны.

Когда я покинул Пальмиру, мои взгляды на справедливость и власть были просты. Я считал, что существует два рода властителей — хорошие и дурные. Мой отец Теоден был образчиком доброго царя. Мой дядя Атмар, пытавшийся меня убить и завладевший моим царством, тиран. Путь, лежавший передо мной, был ясен: найти союзников, тех, кто меня поддержит, собрать армию, с мечом в руке вернуть царство моего отца и, конечно, покарать узурпатора. За одну ночь — ту, что мы провели на пиршестве у Ирода, — все мои прекрасные планы изменились. Я советовал бы каждому наследнику трона познакомиться с жизнью Ирода. Какой пример! Какой урок! Как противоречив образ этого государя: он справедлив, миролюбив, разумен, его благословляют крестьяне, ремесленники, все простые люди его царства, он смелый строитель, тонкий дипломат, а в стенах своего дворца — деспот и преступник, палач и детоубийца, кровавый безумец. И не случай, не историческое совпадение наделило эту голову двумя ликами Януса. По воле рока всякое благодеяние, оказанное народу, оплачивается гнусностями, творимыми при дворе. Глядя на Ирода, я познал, что всякому земному царствованию неизбежно сопутствуют насилие и страх. И не только насилие и страх, но и страшная болезнь, которая зовется низость, двоедушие, предательство. Знаешь ли ты, принц Таор, что, посидев лишь однажды за пиршественным столом с Иродом и его придворными, мы, Каспар, Бальтазар и я сам, поняли, что и нас настигла эта язва.

— Вы трое заразились низостью, двоедушием, предательством? Говори же, принц Мельхиор, я хочу знать правду, и пусть твои товарищи оспорят тебя, если ты лжешь!

— Это страшная тайна, и она пребудет у меня в сердце кровоточащей и гнойной раной до конца дней моих, ибо я не представляю себе, кто мог бы ее исцелить. Слушай же, и пусть мои спутники и впрямь плюнут мне в лицо, если я лгу.

Когда, прибыв ко двору Ирода, мы рассказали о звезде и о наших поисках, царь, посоветовавшись со своими священниками, объявил нам, что нам следует идти в Вифлеем, ибо пророк Михей сказал: «И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, Который упасет народ Мой, Израиля». [11] К тем вопросам, с которыми шел за звездой каждый из нас, царь Ирод присоединял свой, мучивший его на пороге смерти, вопрос о том, кто станет его наследником. На этот вопрос, сказал он, нам тоже ответит Вифлеем. И он поручил нам, как своим полномочным представителям, узнать, кто этот наследник, воздать ему почести и потом вернуться в Иерусалим, дабы обо всем доложить ему, царю Ироду. Мы собирались честно исполнить его просьбу, чтобы никто не мог сказать, что этот тиран, которого то и дело предавали и оскорбляли и чье каждое преступление можно если не оправдать, то объяснить вероломством других, был снова обманут даже на ложе смерти тремя иноземными государями, которых он принял так гостеприимно. Но архангел Гавриил, выступавший в роли главного управителя Яслями, посоветовал нам возвращаться восвояси, минуя Иерусалим, ибо, по его уверениям, Ирод вынашивает преступные замыслы против Младенца. Мы долго спорили о том, как нам следует поступить. Я был сторонником того, чтобы исполнить данное нами обещание. Не только потому, что этого требовала честь, но и потому, что нам известно, на какие крайности способен царь Иудейский, когда его предают. Явившись в Иерусалим, мы успокоим его подозрения и предотвратим страшные несчастья. Но Каспар и Бальтазар настаивали на том, чтобы мы послушались Гавриила. «Раз уж в кои-то веки архангел указует нам путь!» — восклицали они. Я был один против двоих, самый молодой, самый бедный, я уступил им. Но я сожалею об этом и знаю, что никогда себе этого не прощу. Вот каким образом, принц Таор, соприкоснувшись с властью, я запятнал себя навеки.

— Но потом ты оказался в Вифлееме. Какую же мудрость, касающуюся вопроса о власти, ты вынес оттуда?

— Архангел Гавриил, бодрствовавший у изголовья Младенца, показал мне посредством Яслей силу слабости, неотразимую сладость отказа от насилия, закон прощения, который не отменяет закона возмездия, но бесконечно превосходит его. Но и возмездие предписывает мести не превышать нанесенного оскорбления. Это как бы переход от естественного чувства гнева к идеальному согласию. Царство Божие не будет даровано однажды и навсегда здесь или там. Ключ к нему надо ковать исподволь, а ключ этот — мы сами. Потому-то я положил к ногам Младенца золотую монету с изображением моего отца, царя Теодена. Это единственное мое сокровище, единственное доказательство того, что я законный наследник пальмирского трона. Отдав его, я отказался от земного царства, чтобы отправиться на поиски того, что нам обещает Спаситель. Я удалюсь в пустыню, взяв с собой моего верного Бахтиара. Вместе с теми, кто пожелает присоединиться к нам, мы создадим общину. Это будет первый град Божий, благоговейно ожидающий его Пришествия. Это будет общность свободных людей, подчиняющихся одному лишь закону — закону любви…

Он повернулся к Каспару, сидевшему по левую руку от него.

— Я произнес слово «любовь». Но я понимаю, насколько более сильным и чистым даром воззвать к этому великому, таинственному чувству наделен мой брат-африканец. Не так ли, царь Каспар, ведь именно из-за любви покинул ты свою столицу и пустился в дальний путь на север?

— Да, из-за любви и ради нее, из-за несчастной любви пустился я в странствие через пустыни, — подтвердил Каспар, царь Мероэ. — Но не подумайте, что я бежал от женщины, которая меня не любит, или пытался забыть свою несчастную любовь. Впрочем, если бы это было так, Вифлеем переубедил бы меня. Чтобы понять все это, надо вернуться к… ладану, к тому, как я употребил его однажды ночью, когда мы разыграли фарс — любимая мною женщина, ее любовник и я сам. Мы наложили на себя нелепый грим, а курильницы окутывали нас ладаном. Сочетание культового благовония с унизительной сценой, без сомнения, отчасти открыло мне глаза. Я понял… Что же я понял? Что надо уезжать; тут у меня сомнений не было. Но глубокий смысл этого отъезда стал мне ясен, только когда я оказался вблизи Младенца. И в самом деле, в моем сердце обитала великая любовь, которой были под стать курильницы и ладан, потому что любовь жаждет поклонения. Не имея возможности поклоняться, я страдал. «Сатана плачет, видя красоту мира», — сказал мне мудрец с белой лилией. На самом деле это я плакал от неудовлетворенной любви. С каждым днем я все отчетливей видел, что Бильтина — слабое, ленивое, ограниченное, лживое, пустое существо, нужно было обладать необъятным сердцем и неистощимым великодушием, чтобы очистить ее от этих жалких человеческих свойств. Правда, я никогда не обвинял ее. Я всегда знал: в том, что наша любовь оказалась такой убогой, виноват я, виновата скудость моей души. Я не умел любить за нас обоих — вот в чем все дело! Я не умел озарить лучезарным светом нежности ее холодное, сухое, расчетливое сердце. Младенец открыл мне — но я уже предчувствовал это или, во всяком случае, всей душой ждал этого урока, — что любовь-поклонение не бывает неразделенной, ибо сила ее излучения передается другому. Приблизившись к Яслям, я сразу же поставил ящичек с ладаном у ног Младенца — единственного, кто и в самом деле заслужил эту священную почесть. Я преклонил колена. Приложил пальцы к губам и послал Младенцу воздушный поцелуй. Он улыбнулся и протянул ко мне руки. И тут я понял, что такое полное слияние любящего и предмета любви: это трепетное почитание, это ликующий гимн, это зачарованный восторг.