Каспар, Мельхиор и Бальтазар - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Турнье cтр.№ 17

У царя долгое время не было детей, и его младший брат Атмар, принц Хамата, что на Оронте, у которого было множество жен и детей, считал себя наследником трона. Так, по крайней мере, полагаю я, судя по тому, как враждебно он всегда относился ко мне. Дело в том, что мое появление на свет нанесло жестокий удар его честолюбивым вожделениям. По сути дела, он так и не смирился с этим поворотом судьбы. Во время одного из своих путешествий на восточный берег Евфрата мой отец познакомился с простой бедуинкой и полюбил ее. Узнав, что ей предстоит стать матерью, он удивился и обрадовался. Он тотчас развелся с царицей Эфорбией и возвел на трон пришелицу, которая повела себя с врожденным достоинством, когда ей пришлось в одно мгновение переселиться из палатки кочевника во дворец Пальмиры. Позднее я узнал, что мой дядя стал распускать насчет моего происхождения слухи, равно оскорбительные как для моей матери, так и для моего отца. Это привело к разрыву между братьями. Однако царица Эфорбия отвергла домогательства Атмара, который уговаривал ее поселиться в Хамате, где, по его словам, для нее построили отдельный дворец. Атмар, конечно, был уверен, что найдет в Эфорбии союзницу и услышит из ее уст признания, которые можно будет обратить против царя. Но бывшая царица с безупречным достоинством удалилась от двора, решительно закрыв двери своего дома разного рода интриганам. Однако шпионы, заговорщики и просто приспособленцы по-прежнему неустанно сновали между Пальмирой и Хаматом. Мой отец это знал. Когда мне было четырнадцать лет от роду, на охоте произошел довольно странный случай, едва не стоивший мне жизни, после этого отец распорядился, чтобы меня тщательно охраняли. О собственной жизни он заботился куда меньше. И конечно, напрасно. Мы так никогда и не узнали, повинно ли было в его внезапной смерти ривлское вино, кубок с которым, наполовину осушенный, выпал из рук царя, когда он рухнул наземь, словно пораженный в самое сердце. Я явился на место происшествия, но жидкость, разлившуюся по полу, уже невозможно было собрать, а глиняный кувшин, из которого вино было налито, загадочным образом оказался пустым. Придворные, которых я считал преданными царю или же, наоборот, далекими от происходящего во дворце и равнодушными к почестям, тотчас сбросили маску и заявили себя пылкими сторонниками принца Атмара, а стало быть, противниками моего вступления на престол.

Я отдал необходимые распоряжения насчет похорон отца. Горе и хлопоты истощили мои силы. На другой день меня должны были торжественно представить двадцати членам Царского Совета, чтобы тем самым официально подтвердить мое предстоящее вступление на отцовский трон. Я прилег отдохнуть, но с первыми лучами зари мне доложили о приходе Бахтиара, моего старого наставника, всегда бывшего для меня вторым отцом; теперь Бахтиар поднял меня с постели, заявив, что я должен немедля бежать. То, что мне рассказал старик, превосходило самое мрачное воображение. Мою мать, царицу, похитили. Ее пытались силой заставить подписать лживые признания в том, будто я был плодом любовной связи, которую за спиной моего отца она поддерживала с кочевником из своего племени. Заговорщики грозились убить меня, если она откажется подтвердить эту гнусную клевету. Было очевидно, что Совет, три четверти членов которого подкуплены, объявит о моем низложении и вручит корону моему дяде. Только мое бегство могло избавить царицу от зловещего выбора. Заговорщики отпустят ее, а я буду спасен, хотя и ввергнут в самую крайнюю нищету, да к тому же лишен права носить мое имя.

И вот мы бежали через подземелья дворца, соединяющие его с некрополем. Таким образом я нежданно для самого себя мог на ходу поклониться моим предкам и молча постоять у склепа, который по приказу, отданному мной самим за несколько часов до этого, был приготовлен для моего отца. Чтобы обмануть преследователей, мы избрали для своего бегства путь на первый взгляд наименее разумный. Вместо того чтобы бежать на восток, в сторону Ассирии, где мы могли бы найти убежище (но у нас не было никакой надежды добраться до Евфрата раньше, чем нас настигнут), мы направились к западу, в сторону Хамата, города, принадлежащего моему заклятому врагу. На второй день, спрятавшись среди обломков скал, я увидел, как мой дядя Атмар скачет со своей свитой в Пальмиру. Стало быть, он пустился в путь, даже не дождавшись решения Совета, настолько был заранее уверен, каковым это решение будет. Поспешность Атмара показала мне, как широко простирается измена, жертвой которой я стал.

Мы жили подаянием, и если жестокие испытания в каком-то смысле обогатили меня, то прежде всего, безусловно, потому, что я узнал свой народ со стороны прямо противоположной той, с какой наблюдал его до сих пор. Я иногда распоряжался раздачей съестного беднякам Пальмиры. По юношескому недомыслию я беспечно наслаждался лестной и легкой на первый взгляд ролью благотворителя, который щедрой рукой одаряет неимущих. Но вот я сам, сделавшись нищим, стучусь в двери и протягиваю шапку прохожим. Удивительная и благотворная перемена! Вначале я не мог отделаться от мысли, что я жертва чудовищной несправедливости, а богач, которого я молю о куске хлеба, на самом деле мой подданный и я вправе, щелкнув пальцами, сослать его в рудники или приказать отрубить ему голову. Очевидно, мои мрачные мысли отчасти отражались на моем лице. Некоторые люди, высокомерные и потому невнимательные, подавали мне милостыню или отказывали в ней, даже не взглянув на меня. Но другие, возмущенные выражением моего лица, молча отгоняли меня прочь или замечали с укором: «Что-то ты больно горд для нищего» или «Я не бросаю костей собаке, которая кусается». Иногда мне даже приходилось выслушивать довольно циничные советы: «Если ты такой дерзкий, бери, а не попрошайничай!» или «В твоем возрасте, да при таких глазищах тебе место на большой дороге, а не у двери храмов!» И я понял, что царское происхождение в сочетании с бедностью способно породить скорее разбойника, нежели нищего; но у царя, нищего и разбойника общее то, что все они находятся как бы вне рамок обычных отношений между людьми и ничего не получают в результате обмена или труда. Эти размышления, а также воспоминания о только что происшедшем государственном перевороте, жертвой которого я стал, навели меня на мысль о том, сколь зыбки границы этих трех состояний, и о том, что, быть может, однажды воцарится такой социальный строй, когда не будет ни царей, ни разбойников, ни нищих.

Иерусалим и посещение царя Ирода Великого дали новую пищу и новое направление моим мыслям.

С тех пор как умер мой отец, мне казалось, что время летит с необычайной быстротой, резкими скачками, принося ошеломляющие превращения и потрясения. Одним из таких потрясений стало для меня открытие Иерусалима. Мы поднялись на холмы Самарии в обществе одного ортодоксального еврея, строго соблюдавшего законы своей веры, — только страх перед хищными зверями и разбойниками вынудил его присоединиться к нам, чужеземцам, нечистым, варварам. Он все время бормотал молитвы и под этим предлогом не обмолвился с нами ни словом.

И вдруг он застыл на голой вершине холма, скрестив вытянутые вперед руки, чтобы помешать нам встать впереди, и погрузился в долгое молчаливое созерцание. Наконец в каком-то экстазе трижды воскликнул: «Святой! Святой! Святой!»

И правда. Перед нами у подножия горы Скопус, на которой мы стояли, лежал Иерусалим. Впервые в жизни я увидел город более обширный и могущественный, чем моя родная Пальмира. Но как не похожа была розовая и зеленая пальмовая роща, откуда я пришел, на столицу царя Ирода! У наших ног в беспорядке располагались террасы и кубики домов, стиснутые оградами, их грозные зубцы походили на ощеренную западню. Город, прорезанный узенькими улочками и темными лестницами, весь был омыт ровным серым светом, вместе с редкими струйками дыма от него поднимался унылый гул, к которому примешивались крики детей и лай собак, — гул, казалось, тоже был серым. Границей этого скопища домов и прочих строений на востоке служило бледно-зеленое с пепельным оттенком пятно — Масличная гора, а дальше — бесплодная и мрачная долина Иосафат; на западе — плешивый бугор, гора Голгофа; на заднем плане — хаос гробниц и пещер Геенны, зияющей пропасти, которая обрывается на глубину более шестисот футов.