Повседневная жизнь Дюма и его героев | Элина Драйтова | страница 97 | LoveRead.ec

Эта обезьянья троица потешала Дюма и его гостей уморительными выходками, а однажды вырвалась из клетки и совершила серьезный проступок: открыла двери птичьего вольера перед хозяйским котом Мисуфом Вторым. Мисуф, понятно, не растерялся и передушил всех птиц, устроив себе роскошный ужин. Дюма описывает шутовской суд над зарвавшимся котом, устроенный им самим и его друзьями. Шутки шутками, но только суд спас кота от смерти, потому что садовник и смотритель животных Мишель предлагал умертвить его. Суд приговорил Мисуфа к пятилетнему заключению в обезьяньей клетке, что предполагало в первую очередь ограничение его подвижности и таким образом исключение возможности нового нападения на хозяйских птиц. Но не волнуйтесь: Мисуф недолго просидел в клетке, потому что, в очередной раз оказавшись без денег, Дюма был вынужден расстаться и с «замком», и с клеткой, и с обезьянами. Тем не менее Д. Циммерман опять-таки считает всю вышеописанную ситуацию «преступлением против «кошачности» и утверждает, что «именно по этой причине «История моих животных» не переиздается с 1949 года». [109]

Хочется выразить сомнение в том, что причина названа правильно. К сожалению, «История моих животных» не единственное произведение Дюма, которое давно не переиздавалось. Следуя привычке, издательства постоянно переиздают трилогию о мушкетерах, «Графа Монте-Кристо», романы о гугенотских войнах, еще пару-тройку беспроигрышно популярных романов, но это всего лишь капля в море, если говорить об огромном наследии Дюма-отца. В число непереиздаваемых попали не только «История моих животных», но и десятки других весьма достойных произведений. Не случайно Д. Фернандес, упоминая о «Парижских могиканах», с удивлением восклицает: «… это один из самых объемистых романов, подписанных именем Александра Дюма! Какой же слепоте хозяев книгопечатного дела обязаны мы тем, что его стало невозможно найти?..». [110] Совсем недавно этот роман был вновь издан во Франции издательством Gallimard, а на русском языке вошел в собрание сочинений Дюма в новом переводе. «История моих животных» также была переведена на русский язык, переведена впервые… Творческое наследие Дюма сродни огромным залежам драгоценных минералов, разработка которых весьма ограничена: большинство книгоиздателей эксплуатируют лишь несколько шахт, которые сами по себе кажутся неисчерпаемыми. Основной же пласт еще не затронут. «История моих животных», не являющаяся захватывающим приключенческим романом, — ведь Дюма сам определил ее жанр как «мою с вами болтовню», — не настолько коммерчески беспроигрышна, чтобы постоянно переиздаваться.

Но давайте вернемся к животным. Что бы ни говорили, а Дюма все-таки любил их. Иначе ему бы в голову не пришло делать собак, кошек, лошадей, ланей героями своих произведений. Но любовь писателя к животным была, если можно так сказать, не светской, не рафинированной. Ее можно сравнить с отношением крестьянина к своей скотине: с четвероногим хозяин может и поделиться последним, что у него есть, но может и сурово наказать, если животное пытается вступить в конфликт с хозяином.

Раз уж мы упомянули кота Мисуфа Второго, то ясно, что был и Мисуф Первый, и он вызывал у Дюма куда более теплые чувства, нежели его преемник. Мисуф Первый принадлежал матери писателя и, по его меткому замечанию, «упустил свое назначение: ему следовало бы родиться собакой». Подобно собаке, Мисуф Первый издалека чувствовал приближение сына своей хозяйки в те дни, когда тот приходил навестить матушку. Кот сразу начинал царапать когтями дверь, требуя, чтобы ему ее открыли, затем проходил несколько кварталов и усаживался всегда в одном и том же месте поджидать гостя. Как только тот появлялся, Мисуф по-собачьи приветствовал его, встав на задние лапы и упираясь передними в его колени, а затем шел впереди, как бы указывая дорогу и оглядываясь через каждые несколько шагов. Примерно в двадцати шагах от дома он кидался вперед, чтобы предупредить хозяйку о визите.

В дни, когда Дюма почему-либо не мог прийти, кот спокойно дремал на своей подушке и не трогался с места. «Мисуф указывает мне дурные и хорошие дни», — говорила мать писателя.