Различия - читать онлайн книгу. Автор: Горан Петрович cтр.№ 5

Маленькая фотография для удостоверения личности. Слишком строгая. Фотографии для документов подразумевают основательность и серьезность. Даже несмотря на то, что государство, которое постепенно заносит тебя во множество своих документов, формуляров, картотек, совершенно несерьезно и неосновательно. Но это выясняется только через некоторое время, когда уже поздно, когда пути назад нет...

А начинается все с того, что фотограф — все тот же вечный Чорбич — растягивает у тебя за спиной матерчатый экран синего цвета, который отлично контрастирует с лицом и закрывает не только паутину, но и всякую рухлядь в глубинах его ателье. Затем Чорбич особым образом, «артистически», двумя пальцами, невероятно тщательно распределяет складки задника. Ткань пропитана пылью, и в солнечном свете повисает облако мельчайших пылинок...

Потом Чорбич просит тебя сесть попрямее. Ты оглядываешься по сторонам, рассматриваешь многочисленные снимки, развешанные по стенам: чужие фотографии для ученических билетов, паспортов, водительских прав, чужие фотографии из армии, с венчаний, для некрологов, чужие фотографии на фарфоре, для надгробий... Смотришь на все эти сюжеты, и тебе становится ясно, что того же самого ждут и от тебя. В таком или несколько ином порядке...

«Не зевай! Закрой рот и не моргай, смотри в объектив!» — распоряжается Чорбич.

Ты подчиняешься и в этом. Закрываешь рот, не моргаешь, смотришь в объектив, тебе отлично видно, как там, по другую сторону аппарата, шторка, шторка черной камеры на миг открывается и тут же закрывается. Хочешь не хочешь, невидимая частичка тебя теперь навеки заперта в мышеловке. Все это сопровождается резким щелчком и удовлетворенным цоканьем Чорбича.

На следующий день, вручая тебе четвертушку синего конверта с четырьмя фотографиями для первого удостоверения личности, Чорбич опять удовлетворенно цокает языком. Оглядывает тебя оценивающе, как охотник добычу, словно прикидывая, сколько времени он потратит на тебя в будущем... Рассматривает, качает головой, будто хочет сказать, что это только начало... Однако, вручая тебе четвертушку синего конверта с четырьмя фотографиями для первого удостоверения личности, он ограничивается лишь театральным восклицанием:

— Поздравляю!

Ты отвечаешь:

— Да не с чем!

Если не растеряешься от волнения.

И дальше, похоже, все словно и идет той самой чередой... Нас снимали на полигоне, запыхавшихся, после бессмысленных занятий «по отработке действий в случае атомной бомбардировки». Казалось, что главной задачей было заставить нас упасть плашмя именно туда, где больше всего грязи. Это якобы дисциплинирует новобранцев.

Между прочим, фотография в военном билете была приклеена плохо. Ротный секретарь, срочник, экономил клей, я не удивился бы, узнав, что он тащит его домой, так же как при каждом увольнении тащил все, что попадало под руку: зеленые солдатские полотенца, коробочки со скрепками, гильзы после боевых стрельб, шнурки, остатки сухих пайков или масло для смазки затворов.

В общем, фотография довольно быстро отвалилась. Остался только квадратный след от нее и треть печати командования моей части. На печати что-то написано, но этого недостаточно, чтобы разобрать, что на самом деле сообщала круговая надпись.

Студентом я любил ходить в Кинотеку. Я старался смотреть картины «по порядку», так, как обычно изучают литературу, начиная с восточных цивилизаций, потом античную и так далее. Некоторые кадры из немых кинофильмов и сейчас стоят у меня перед глазами. О чем разговаривают герои, можно лишь догадываться. За них «говорят» выражения лиц, снятых крупным планом, ракурсы, свет, игра теней на стенах... Так же, хотя и ровно наоборот, бывает, когда пишешь. Здесь переговариваются только сами слова, взятые в том или ином ракурсе и излучающие краткие вспышки света, чтобы потом и дальше отбрасывать друг на друга все новые и новые тени, а то, что якобы удается разглядеть за этими моментальными вспышками и игрой теней, — не более чем такая же догадка.

Студентом я любил ходить в Кинотеку и в культурный центр «Коларац». Нас пропускали туда бесплатно, после тех, кто купил билеты. Случалось, что желающих набивалось в большой зал слишком много, и мы усаживались на пол в партере и на балконе. Так было, и когда исполнялась «Девятая» Бетховена. Потом в газете «Политика» напечатали панорамную фотографию: полный зал, молодежь, сидящая и стоящая вдоль стен... Я там тоже где-то есть. Нет, я не хочу сказать, что среди множества лиц можно отыскать и мое, но я прекрасно помню этот волнующий концерт...

Иногда, сочиняя рассказ, я вспоминаю дирижера «Девятой». Перед ним не было партитуры, тем не менее он общался с инструментами с такой легкостью, словно следил за ними по нотам. Легкое движение руки — и вставали гордые громкие тимпанисты; быстрый взгляд — и отзывалась хрупкая флейта-пикколо; энергичный взмах — и оживали скрипки и виолончели; а потом он одним пальцем делал знак фаготу, и тот оглашал зал звуком, возраст которого насчитывал сотни лет... А затем все вместе... И хор... Людские голоса... «Ода к радости».

Я написал с десяток стихотворений. И попытался их опубликовать. Говоря точнее, первые пять я послал в редакцию одного литературного журнала. Их не напечатали, но вскоре журнал стал приходить на мой домашний адрес. После этого я решил, что меня отвергли из-за какой-нибудь мелочи, что мне не хватило совсем чуть-чуть, что меня «имеют в виду»... Во всяком случае, я был очень горд собой. И каждый день многозначительно спрашивал у почтальона: «Ну как, есть для меня что-нибудь?»

А потом, спустя несколько месяцев, я совершил ошибку. С максимальным старанием перепечатав на машинке остальные стихотворения, я приложил к ним короткое письмо, в котором поблагодарил редакцию за внимание к моей особе. В результате не только мои стихи не были опубликованы, но и обнаружилось, что мое имя по ошибке попало в список авторов и сотрудников, после чего журнал мне посылать перестали.

Так я расстался с поэзией. Я был зол, несчастен и даже не предполагал, какую большую услугу оказал литературе, изорвав свои опусы и выбросив их вместе с несколькими фотографиями того периода.

Или тысяча девятьсот восемьдесят третий. Именно тогда я написал свой первый рассказ. Он назывался «Соль». К моему изумлению, его взял выходивший у нас в Кралеве журнал «Октябрь». Рассказ был, мягко говоря, неумелым, как и десяток следующих, которые я сочинял по два-три в год. Этими «ранними вещами» я не горжусь. И все же это было какое-то начало. Официальное начало. И я не хотел от него отказываться. Однако только шесть лет спустя я подумал, что мог бы написать книгу...