Остров и окрестные рассказы - читать онлайн книгу. Автор: Горан Петрович cтр.№ 32

— Если хотите, можно завернуть, — на лице продавщицы букинистического магазина мелькнуло любезное выражение, видно, и она была рада, что наконец-то избавится от книг, с которыми не знала, что делать.

— Спасибо, не нужно... Я понесу их прямо так... — ответил я удивленно.

— Как хотите, — уже более холодно произнесла она, почувствовав, что перестаралась.

В пробеле между руслом и гранью забвения

Состояние волнения отнюдь не покинуло меня и дома, где я смог без помех заняться изучением автографа, по порядку разделить слипшиеся от времени страницы, аккуратно разгладить загнувшиеся уголки и очистить пожелтевшую бумагу от хлебных и табачных крошек, выпавших волос и давно мертвых книжных букашек. Состояние волнения отнюдь не покинуло меня и тогда, когда в спокойные предвечерние часы я уселся за стол и углубился в толкование слов. Правда, Н. Н. не хотел или не мог придать своим строкам форму рассказа или романа, но в миниатюре он делал все то же, что обычно делают писатели. В узком пробеле (я измерил его со всей возможной точностью: ровно один сантиметр и восемь миллиметров в ширину) между руслом основного, отпечатанного в типографии, текста и самой гранью забвения, словно на белой отмели расположились попытки извлечь из мощного течения событий хоть какой-нибудь сухой остаток, рассмотреть хоть чью-нибудь отдельную судьбу. Пестрота и число этих заметок не обещали успешной, более или менее четкой систематизации, однако можно было заметить некоторые основные требования, которые предъявлял к себе анонимный автор.

— Смотрю я на тебя, смотрю и начинаю подозревать, что, наверное, ты выбираешь книги в зависимости от того, сколько в них пыли, — язвительно заявила моя жена, ставя передо мной пепельницу, чтобы я не стряхивал на пол крохи чужой жизни.

— Как ты считаешь, может быть, следует вооружиться чем-нибудь более достойным? — я воспользовался тактикой ответа вопросом на вопрос и выразительно посмотрел на стоявшую рядом с телефоном овальную шкатулку из бледно-зеленого оникса, предмет, привезенный из какого-то давнего путешествия и превратившийся в хранилище никому не нужных мелочей.

— В качестве урны? — медленно перекрестилась моя жена.

Запись на записи, и так, пока не получится пятно

Рядом со статьями, касающимися национальной истории, по несколько раз, красными чернилами, была отмечена важность отдельных эпизодов, другие статьи были сокращены, а некоторые и вовсе заклеены кусочками исписанной бумаги и тем самым полностью уничтожены. Тексты такого рода были полны «весомых» слов и словосочетаний, таких как: увенчанный славой, подвиг, беспримерный героизм, поворотный момент, монументально и тому подобное. Правда, встречались и полностью противоположные понятия: выродок, отцеубийца, льстивый, ради личной выгоды, ослепленный властью и так далее, в таком же духе. Характерным для этих записей было то, что, несмотря на свою категоричность, они потом многократно исправлялись, дополнялись, затем снова покрывались новыми, иногда полностью противоположными, но опять же совершенно недвусмысленными толкованиями. Кое-где этот палимпсест имел столько новых слоев, что старые и новые записи наползали друг на друга, превращаясь в невозможное для прочтения пятно, которое на жаргоне профессионалов и по сей день называется «свиноматкой». Головокружительные замены, которые вели за собой автора, кое-где заканчивались и вполне искренним, почти трагическим комментарием: Не знаю даже, что теперь и думать об этом или отчаянным воплем отказа от дальнейшего осмысления: Нет, это выше моих сил!

— Неужели у нас нет более нового, дополненного, трехтомного издания этой энциклопедии? — спросила меня жена, принеся бутерброд и чашку чая; день давно подошел к концу, и ей надоело ждать, когда я выйду ужинать.

— Есть большая разница... Там не хватает его жизни, — попытался объяснить я, указав пальцем на инициалы Н. Н.

— Всегда чего-нибудь да не хватает, — ответила она и вышла из комнаты.

Разумеется, я бы не упустил сказать

Другой вид текстов подбирался к главному течению совершенно иначе. Избегая категорических высказываний, Н. Н. словно пытался замедлить стремительную смену статей. Рядом с ними он терпеливо, подвижнически, самоотречение вписывал тысячи деталей. Он заботливо перечислял все, что, по его мнению, имело хотя бы малейшее значение. В некоторых случаях источник автора можно было отыскать в других книгах, тех, которые с большим терпением описывали то или иное событие. Казалось, с помощью этих перечислений он устраивает подобие запруд, усмиряя мощь главного русла и тем самым давая возможность и себе, и другим яснее рассмотреть, сколько всякой всячины десятилетиями и веками протаскивала по самому своему дну история. Комментарии обычно начинались довольно раздраженно: На месте составителя я, разумеется, не забыл бы указать... А дальше, например, следовало: Несмотря на то что Австро-Венгерская империя к этому моменту не существовала уже восемьдесят пять лет, ровно к столетию окончания строительства гимназии в этом боснийском городке туда пришло письмо из императорской Вены, в котором тамошние власти официально уведомлялись о том, что срок подачи жалобна качество произведенных строительных работ истек и содержание здания гимназии с этого момента полностью переходит в ведение местных властей... Или, несколько дальше: Небесполезно знать, что укрепления того времени возводились таким образом, что путник в течение светового дня мог добраться от одного населенного пункта до другого...

— Уже поздно, ты сегодня спать собираешься? — Снова вошла моя жена, часы показывали, что миновала полночь.

— Не беспокойся, иди, я еще посижу. — Я не мог оторвать взгляда от распахнутых настежь страниц.

— Как хочешь... Осторожно в прихожей, там лампочка перегорела...

См.

Комментарии особого рода можно было бы назвать указаниями; они, как правило, сводились к двум буквам, «см.», и номеру страницы, где находилась соответствующая статья. Обе книги энциклопедии были словно прошиты нитями, образовывавшими нечто вроде невидимой сети, они вели из одного конца в другой, возвращались, сплетались, кое-где отдыхали в мертвых узлах. Особенно многочисленными были те, что тянулись от статьи «Человек», разветвляясь по направлению и к множеству ценностей цивилизации, и к самым бесчеловечным примерам человеческой деятельности. Нельзя сказать, что замечания эти были чем-то оригинальным — Н. Н. с простодушным жаром указывал на уже известные параллели. Но я был тронут силой веры автора, я легко мог представить себе, как он из ночи в ночь, пока его домашние отдыхают, согнувшись над страницами, связывает все, что мы якобы считаем чем-то само собой разумеющимся, а на самом деле, ради эгоистического стремления к комфорту, охотнее всего отвергаем, изгоняем из своей памяти.

«Беги, страх... из головы... из уст... из очей...» — меня вдруг объял огромный, необъяснимый ужас, и я забормотал какое-то древнее заклинание, отчаянно пытаясь вспомнить правильную последовательность слов.

«Беги, ужас... из рук... из перстов... из сердца... из живота...» — перечислял я, окруженный тьмой, среди ночи, подозревая, что и сам оказался пойман этой сетью, словно все ее нити, независимо от того, насколько далеко они от меня, тянутся именно ко мне, что они могут влиять на мои поступки.