Осада церкви Святого Спаса - читать онлайн книгу. Автор: Горан Петрович cтр.№ 50

– Имя мое маленькое. Даже если ты услышишь его, государь, не запомнишь…

– Да кто ты такой, отвечай! – словно слепой сердито спрашивал король.

– Положение мое низкое. Даже если ты его увидишь, государь, не заметишь. Не хотел я тебя раньше беспокоить, знаю, что ты бы и не оглянулся…

– Ты не воин, голос у тебя слишком мягкий! Здесь, на Чертовых косогорах, ты не живешь, домов поблизости не было! Неужели ты оказался тут только затем, чтобы зубы нам заговаривать?! – Милутин по-прежнему размахивал во все стороны гневным криком.

– Не буду ходить вокруг да около, государь, но только нет такой повести, в которой бы ты добрался до Жичи.

– Как это так?! Может, нам послать кого-нибудь в Скопье? Там, во дворце, в ризнице, лежит множество разных повестей, которые нас превозносят, – ответил король, теперь, правда, совсем тихо.

– Разве я не сказал тебе, государь, что обычного пути отсюда нет? А если бы такой и был, то намеренно составленные и преувеличенные похвалы здесь все равно не помогут. Повесть, государь, повесть нужно иметь, а не преходящий венец славы.

I

Неполная повесть за неполной повестью, все глубже в бесконечный лабиринт

Богдан искал. Действительно, Видосав, каменщик, заделывавший окна, не преувеличивал, настоящих окон считай что и не было. И рамы, и то, что было видно за ними, хотя бы ненамного, но отступали от прислоненного отвеса. В домах, построенных недавно, расхождение между действительностью и тем, что видно, было столь значительным, что в эти вневременья могли запросто поместиться десятки лет, а иногда даже целая жизнь средней продолжительности. (В таких расщелинах времени часто свивали себе гнезда птицы-главогузки. Эта птица известна тем, что с равным успехом может существовать в двух разных временах, никогда при этом не зная, какая часть тела у нее куда смотрит.) Окна в старых домах, как оказалось, бесчисленное число раз перемещали с места на место, замуровывали, перераспределяли, снова переделывали, причем всегда оправдывая это «реконструкцией», так что даже имея на руках подлинные строительные планы, было невозможно установить, как они первоначально выглядели и где находились окна Кроме того, следовало учитывать, что дело состояло отнюдь не в том, что раньше было меньше неправды, просто эту неправду не так ловко маскировали.

Тем не менее Богдан упорно продолжал поиски. А того, кто ищет, подстерегает много опасностей. Особенно в военное время. Никому не понравится, если ты будешь заглядывать к нему в окна, а тем более если станешь указывать на разницу между воображаемым и истинным. С другой стороны, власть всегда имеет своим основанием богатейшие и как бы реальные картины, однако реально далеко не все из этой «реальности». Если бы каждый человек хоть на малую малость преуменьшил лживость видимого, никакая власть не удержалась бы надолго. Вероятно, поэтому так презрительно все отмахиваются от отвеса, этого древнего приспособления, сделанного предельно просто из чего-нибудь тяжелого, прицепленного к обычной тонкой веревочке. (Не случайно законы некоторых наиболее предусмотрительных государств под угрозой строжайшего наказания ограничивают длину веревочки, с тем чтобы она не превышала расстояния от кончика носа до указательного пальца вытянутой руки.)

Кроме того, большинству людей вовсе не хотелось усомниться в собственном зрении, в том, что с ними происходило изо дня в день на протяжении десятков и десятков лет. Немного было таких, кто замечал мелкие нелогичности. Так, одна весьма пожилая дама доверительно сообщила Богдану шепотом:

– Молодой господин, моя квартира всегда выходила и выходит на парк. И я очень часто наблюдаю за птицами. Кладу на подоконник вышитую подушечку, опираюсь на нее локтями, опускаю в ладони лицо и целый день пересчитываю щебетуний. Но уже очень давно меня мучит вопрос: как это так, что ни одна из этих чудесных птиц ни разу не посетила меня, ни разу не залетела ко мне в окно? Я и соседей расспрашивала, и никто из них тоже не припомнит, чтобы птица навестила их. Все в один голос твердят, что в окна проникает гарь, городская вонь, шум улицы, а птицы – никогда. Положим, златокрылые дикие утки – это редкость, но ведь озябших воробьев или трясогузок полным-полно. Вот я и думаю, что как ни посмотри, получается одно и то же – или этих птиц просто не существует, или мы сами каким-то образом сходим на нет.

В другой раз Богдан познакомился с человеком, который уже много лет жил в полуподвале и имел возможность постоянно наблюдать за шагами тысяч и тысяч прохожих.

– Я смотрю на них очень внимательно и поэтому понимаю, до чего мы докатились, гораздо лучше тех, кто живет в мансарде, – сказал он кратко. – Раньше все куда-то неслись, спешили, шагали широкими шагами. Потом народу стало все меньше и меньше, шаги сделались уже, и в конце концов все свелось к очередям за хлебом перед пустыми магазинами и к ожиданию перед закрытыми посольствами, которое подкармливается слабой надеждой. Правда, еще осталось много тех, которые где-то маршируют, но я не уверен, понимают ли они, куда идут.

И потом, уже в совсем третий раз, Богдан разговорился с парнем приблизительно своего возраста, который как-то раз, глядя в окно на послеполуденную площадь, узнал вдруг в одном прохожем самого себя, только постаревшего так, словно стоял перед концом жизни:

– Я позвал его, то есть самого себя, по имени. И ясно увидел, как тот, другой, обернулся, как испуганно посмотрел в мою сторону, втянул голову в плечи, спрятал лицо в поднятом воротнике и постарался, несмотря на то, что хромал на правую ногу, поскорее убраться из моего поля зрения. Я крикнул ему вслед, но этот старик быстро заковылял в сторону и скоро потерялся из вида. Мне хотелось выскочить из дома, попробовать его догнать. Но интуиция подсказывала, что ни в коем случае не следует двигаться с места, менять положение и угол зрения, под которым я смотрел в окно. Прошел день. Мне удавалось отгонять от себя сон. Свой мочевой пузырь я обмануть не смог, пришлось мочиться прямо на месте. Прошел второй день. Правая ступня у меня совершенно онемела, стала как деревянная. Меня мучили жажда и голод. Жалкой пищей иногда служила какая-нибудь мушка, неосторожно залетевшая мне в рот. На третий день у меня начались сильные боли. Я уже было решил отказаться от своей затеи. Но перед самым устьем полудня он, то есть я сам, только старый, появился снова. Я почти не дышал. Не знаю откуда, но мне было известно, что почти не дышит и он. Мне казалось, что, пока он шел в мою сторону, прошли годы, а шел он очень неуверенно, и только тут я понял, что вместо правой ноги у него протез. Под самым моим окном он остановился, поднял голову. Мы молча смотрели друг на друга. Одновременно и у него, и у меня на глазах появились слезы. Когда он снова захромал в какое-то никуда, я рухнул на стул и стал ждать повестки из военкомата.

Вот так, неполная повесть за неполной повестью, перед Богданом открывался огромный лабиринт, связанный с окнами. Множество входов заканчивалось никуда не ведущими выходами, после более внимательного рассмотрения большинство отверстий проявляло свою поддельную природу, разгневанно ревели сквозняки, дико клубилось время, лишь одна из многих трещин вела куда-то дальше, но потом вдруг все заканчивалось неожиданным тупиком, стеной или же кружным путем дорога возвращала путника назад. Окна непреодолимо манили Богдана, ему было трудно противиться желанию заглянуть и углубиться в них, но, казалось, какое-то волшебство не давало ему потеряться в этом зияющем лабиринте и разминуться с самим собой.