Золото бунта, или Вниз по реке теснин - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Иванов cтр.№ 89

На Шурыше стало не до разговоров. С хрипом, с глухим, утробным матом солдаты, согнувшись в поклоне перед этими великими снегами, медленно пробивались все дальше — вглубь раскольничьей вайлужьей чащи. Сменялись быстро: передний изнемогал после двух сотен шагов. Стало так жарко, что на сани полетели армяки и зипуны, платки и шапки, только ружья присяга не позволяла оставить чужим. Солдаты шагали с красными мокрыми рожами, со слипшимися усами, с дымящимися затылками. Голыми руками отгребали снег, не ощущая в нем холода. Штаны заледенели бисером, а рубахи раскисли от пота.

— Ты, подлюга, хоть бы сказал про лыжи… — бессильно бросил Осташе Агей.

Осташа задушенно молчал. Откуда он знал, что по Шурышу нет тропы? Всегда по всем рекам зимой прокладывают пути…

— Не ложись! — прикрикивал Ефимыч. — Не останавливайся, братцы, простынете! Снег не жрите — нате сухарей!

Сухари передавали по цепочке, грызли словно от ярости — так узник грызет свои кандалы, и все равно набивали рты снегом. От него на языке оставалась только сырость, и ею нельзя было напиться.

Из прорытой борозды, как из окопа, можно было увидеть только то, что высоко, — небо да царственный еловый гребень горы. Небо казалось совсем-совсем летним, сладко-лазоревым, как глазурь на прянике. Смертельно хотелось упасть в сугроб, раскинуть руки, отдохнуть на мягкой, теплой перине, любуясь этим ласковым небом. Но Осташа понимал страшную ложь этой неги: только поддайся беззаботному пиньканью маленькой синички, которой достаточно лучика света, чтобы почуять июль, и все — погибель. А как хорошо вокруг, как пригоже: жаркая синева, яркая белизна, покой! Но Осташа помнил о молчаливом коварстве лесов: здесь было тихо, но не было пусто. И кто-то давно уже рассмотрел их из-за еловых лап, и кто-то уже заранее, не оставляя следов, прошел их дорогой и разбудил зимних бесов, словно цепных псов.

— Братцы!.. — звонко крикнуло по лесу, отдалось по реке.

Солдаты остановились, недоуменно прислушиваясь.

— Сюда!.. — опять пальнуло в ушах.

— Блазнит… — растерянно сказал Иван Верюжин. — Эхо — нечисти отклик. Мленье в лесу-то…

— Окстись, — сурово произнес Ефимыч. — Такое наше дело. Вперед, с божьей помощью.

И горная стража шла по Шурышу дальше, грузно взрывала сугробы. Прозрачные тени мелькали за стволами, и чудилось, что там, за дальними поворотами, они прыгают из чащи в чащу через ледяную полосу речки, как через костер в Купальскую ночь, и лишь снег беззвучно сыплется с подлеска.

Краски только-только загустели, собираясь синеть сумерками, когда на берегу засветилась поляна-гладун, а посреди поляны — горб сугроба над избушкой.

— Зимовье, что ль? — растерянно спросил Сысой. — Иль заимка чья?..

— Зато вовремя, — добавил Васька Колодяжинов.

Осташа промолчал. Не к добру… Слишком уж вовремя встретилась им эта лесная облуга.

— Что ж, грех пройти мимо… — задумчиво согласился Ефимыч.

Избушка оказалась совсем крохотной; внутри — только лежаки. Вместо окошек зияли две узкие, еле растесанные щели, будто между ладоней, сложенных лодочкой.

— Ни печки, ни камелька, ни чувала… — оглядываясь, пробормотал Сысой. — Для кого изба без сугрева?

Но Осташа увидел и другое. В избе не висели на стене мешочек с солью и связка с лучинами и берестой, как положено у промышленных. И красный угол не был закопчен. И бревна, из которых сложили избушку, с концов были срублены на острие, будто их бобры от пня отгрызали. И дверка на деревянных пятках открывалась наружу, а не внутрь. Медведь — не человек: от себя толкать не умеет, только к себе лапой гребет. Поэтому в охотничьих заимках двери делали так, чтобы они внутрь открывались — медведю не отворить, не войти. Значит, эту избу ставили не охотники. Не люди. Избу ставил леший.

Солдаты отряхивались от снега и один за другим залезали в избушку.

— Нам здесь худо будет, — тихо предупредил Ефимыча Осташа.

Ефимыч пошевелил усами.

— Коли выгоню — взбунтуют, — сказал он. — Что ж, пускай будет худо…

Но изба потихоньку обжилась, отогрелась костром, разведенным на полу, и даже с потолка закапало. Солдаты поужинали и сидели на лежаках в одном исподнем. Кафтаны, рубахи, порты сохли на палках, на стенах. В избе стало дымно, запахло мужицким потом, а за стенами, в темноте, словно нехотя, начиналась метель.

Богданко, объевшись, икал и, побагровев, задерживал дыхание, чтобы перебить икоту.

— Это у тебя душа с небом говорит, — благодушно пояснил ему Гришка.

Агей у дверки, встав на одно колено, рубил полешки. Он опустил топор и прислушался к свисту ветра.

— Ну, братцы, и пуржит!.. — удивленно сказал он. «И дверь наполночь, и засова нет… — подумал Осташа. — Выживет нас нечисть отсюда…»

— Знаете, братцы, почему черти козлов боятся? — спросил Ефимыч, желая байкой подбодрить солдат. — Бог человека сотворил, и дьявол того же захотел. Начал он творить — у него черт вышел. Ну, черт — дурак, тоже, как батька его, принялся человека творить по образу своему и сотворил козла. Козел-то, слышите, это чертов двойник, а двойника своего увидеть — к скорой смерти. Вот черт от козла и бегает.

Никто из служивых не рассмеялся.

— Пурга — это ведьмы с чертями гуляют, народ на дорогах крутят, — вдруг сказал Онисим.

— Братцы, а воску у нас нет? — спросил Иван Ве-рюжин. — Пулю бы обмазать да пальнуть в метель… Разогнали бы шутовок.

— Пусть бесятся, лишь бы нас не заметили, — опасливо ответил Сысой. — Нам бы на караул собаку-двоеглазку — она нечисть видит. Сразу бы облаяла, коли что.

— На домового пес не гавкнет, — возразил Васька. — А вот леший — да, собак боится. Я пацаненком был, так мне случилось лешего видеть.

— Расскажи, — тотчас попросил Гришка.

— Шел я как-то с покоса по лесу с Раскатом своим. Уже ночь была, тучи, и глухо-глухо вокруг, ни зги. Вышел на поляну, а там леший сидит на пне и лапоть плетет. Темно ему, не видно, куда кочедык всунуть, вот он и как гаркнет в небо: «Свети, светило!» В облаках разом — полынья, и луна выкатилась. Тут Раскат мой на лешего: «Хав!» Леший и пропал, как не было. А у меня волосы дыбом, в шапку не влезают. Пока я до дому добежал, меня ветками в кровь исхлестало.

— Слышь, братцы, а ведь это небось лешего избенка, — тихо сказал Иван Верюжин. — Здесь ведь до нас и духа человечьего не было…

И Осташа вспомнил этого лешего. Это он светлел берестяным лицом в чаще за Кокуй-городком, а потом навел волю на неволю… Тоже ведь на Серебряной дело было.

— Почто лешему изба? — недоверчиво спросил Гришка.

— Лешие по избам друг с другом в карты играют на крыс и зайцев, как мы — на деньги.

— Он, может, сегодня с дружком своим сойтись хотел, а тут мы, — убито добавил Онисим. — Будет нас всю ночь из избы вытрясать… А выйдешь — смерть.