- А я надеюсь, - спокойно ответил я императрице, - что Бог наградит тебя многочисленным потомством. - Евсевия в свою очередь не поверила мне, и наш разговор перестал клеиться: о чем бы мы ни говорили, все звучало фальшиво, и нам обоим это было неприятно. И все же я до сих пор считаю, что императрица в глубине души желала мне добра - во всем, за исключением этого больного для нее вопроса.
В конце концов нам удалось переменить тему разговора, и Евсевия открыла мне, что думает обо мне Констанций.
- Скажу тебе откровенно, - вырвалось у Евсевии; фактически это было признание в том, что до сих пор разговор был неискренний. Ее лицо еще больше погрустнело, а длинные пальцы стали нервно теребить складки хламиды. - Август колеблется и не может принять окончательного решения. Естественно, ему нашептывают, что ты хочешь его свергнуть…
- Ложь! - Я так и взвился, но она знаком приказала мне умолкнуть.
- Я знаю, что это ложь.
- И это всегда останется ложью! - В ту минуту я сам в это верил.
- Войди в его положение. Сколько у него было врагов - так как ему тебя не бояться?
- Проще всего отправить меня в Афины: уж там-то я буду не опасен.
- Страх страхом, но ты ему нужен. - Императрица подняла на меня глаза, и я с удивлением прочел в них испуг. - Юлиан, мы теряем Галлию, - объяснила она.
Я лишился дара речи.
Утром Констанций получил из Вьена донесение от преторианского префекта. Не знаю его содержания, но боюсь худшего. Германцы уже захватили все города по Рейну. Начни они наступление зимой, Галлии конец, если только… - Она поднесла руку к алебастровому светильнику, пламя просвечивало сквозь пальцы. - Юлиан, помоги! - Я, как последний дурак, бросился к ней, решив, что она обожглась. - Ты должен быть верным нам и обязан помочь!
- Клянусь всеми богами, клянусь Гелиосом и… - Евсевия меня остановила, даже не заметив, что я, распалясь, поклялся истинными богами:
- Будь с ним терпелив. Ты всегда будешь у него под подозрением, таков уж его характер. Но пока я жива, тебе ничего не грозит. Если же со мною что-нибудь случится… - Она впервые дала мне понять, что нездорова. - Что бы ни случилось, храни ему верность.
Не помню, что я ей ответил, - без сомнения, еще и еще раз заверял в своей преданности, причем абсолютно искренне. Когда настала пора прощаться, Евсевия сказала:
- Я приготовила тебе подарок. В день отъезда ты его увидишь. - Я поблагодарил ее и удалился. Несмотря на страдания, которые Евсевия причинила мне в последующие два года, я до сих пор ее люблю. В конце концов, это ей я обязан не только троном, но и жизнью.
* * *
На рассвете первого декабря я отправился в Галлию. Я попрощался с Еленой, которая должна была приехать ко мне во Вьен позднее. Евнухи постарались и специально для этого случая сочинили сценарий церемониального прощания цезаря с молодой женой перед отбытием в провинцию на войну. Исполнив этот ритуал, я спустился во двор принять командование своей армией. Меня сопровождал только что прибывший Оривасий.
Во дворе мерзли три сотни пехотинцев и горсточка конников. Я было решил, что это моя охрана, и хотел справиться о местонахождении галльской армии, но тут ко мне подошел хмурый Евферий.
- Я только что говорил с хранителем священной опочивальни. Оказывается, в последнюю минуту император изменил приказ. Твои легионы посланы оборонять границу по Дунаю.
- Так это что, моя армия? - спросил я, указывая на солдат.
- Боюсь, что так, цезарь.
Никогда в жизни не был я так разгневан и едва не наговорил много лишнего. Но тут появился Констанций. Я отдал императору честь, он с серьезным видом ответил тем же. Затем он сел на вороного коня, я - на белого. Его личная охрана (в два раза многочисленнее моего "войска") выстроилась за ним; мои солдаты и приближенные замыкали строй. Вот так император и его цезарь собирались обрушить мощь Рима на варваров - и смех и грех!
Редкие в этот час прохожие почтительно приветствовали нас. Особый восторг вызвали мы у торговок на овощном базаре у городских ворот: восхищенные нашим бравым видом, они махали нам вслед пучками моркови и репы.
Мы хранили молчание, пока не выехали на большую дорогу, которая пересекает Ломбардскую равнину; вдалеке виднелись пики Альп… Император изъявил желание проводить меня до двух колонн, стоящих по обе стороны дороги между Лоумелло и Павией. Он, очевидно, решил, что это дает нам возможность поговорить без свидетелей. Его расчеты оправдались.
- Мы всецело доверяем Флоренцию, нашему преторианскому префекту в Галлии, - начал Констанций. Он произнес это таким безапелляционным тоном, что я понял: мое мнение его не интересует. Поэтому я сказал только: "Да, Август", а про себя с яростью подумал: "А как же! Если бы ты не доверял, давно бы его прикончил", - и стал ждать. Мы проехали еще несколько шагов. Наши кони шли так близко друг к другу, что иногда мы соприкасались поножами, раздавался зловещий скрежет, и мы инстинктивно шарахались в стороны. Чужие прикосновения всегда были мне в тягость, близость убийцы отца волновала и тревожила.
Мы обогнали несколько телег, груженных домашней птицей. Завидев нас, возчики сворачивали на обочину. Ослепленные видом священной особы императора, крестьяне бросались на землю ниц, но Констанций не удостаивал их вниманием.
- Мы любим нашу сестру Елену, - продолжал он вещать тоном оракула. В холодном утреннем воздухе его голос далеко разносился по равнине.
- Мне, Август, она тоже дорога, - в тон ему ответил я. Я боялся, как бы он не принялся инструктировать меня по части исполнения супружеских обязанностей, но и этой темы он больше не касался. И вдруг мне стало ясно: этими рублеными, чеканными фразами Констанций давал мне понять - я по-прежнему нахожусь под его неусыпным надзором. И хотя цезарь по положению выше преторианского префекта, мне надлежит беспрекословно ему повиноваться и при этом не забывать, что Елена верна прежде всего своему брату и государю и только потом мужу.
- Мы наслышаны от твоего наставника в военном деле, что ты подаешь надежды.
- Я не подведу тебя, Август. И все же я полагал, что должен идти в Галлию с армией, а не с эскортом.
На это Констанций никак не отреагировал и продолжал:
- Ты поздно стал солдатом. Надеюсь, ты сумеешь овладеть необходимыми в этом деле знаниями, - это звучало не очень обнадеживающе, но было вполне естественно. Кто мог подозревать, что у студента философии окажется полководческий талант? Как ни странно, я в себя верил. Если боги возвысили меня, разве могут они оставить меня теперь? Но Констанций не подозревал о моих чувствах и тем более не мог судить о моих способностях. Перед ним был всего лишь молодой необученный солдат, которому предстояло помериться силой с самыми свирепыми воинами во всем мире.
- Помни всегда: в глазах подданных мы богоподобны, и небеса нам покровительствуют.