Он слушал советников, некоторые из которых были честными, отбирал информацию, отделяя зерна от плевел, и никогда не принимал поспешных решений.
Он работал в своих просторных покоях в большом дворце Мемфиса. Помещение освещали три больших окна; стены были белые, без единого украшения на них. Простая и строгая обстановка состояла из большого стола, кресла с прямой спинкой для монарха и плетеных стульев для посетителей, а также шкафа для папирусов.
Именно здесь, в тишине и покое, властитель Обеих земель размышлял о судьбах самого могущественного государства в мире, стараясь следовать путем, указанным Маат, воплощением всемирного Закона.
Тишина внезапно была нарушена страшными воплями, доносившимися из внутреннего двора, где останавливались колесницы правителя и его советников.
Подойдя к окну, Сети увидел, что один из коней взбесился: оборвав поводья, которыми он был привязан к столбу, конь носился по всему двору, угрожая зашибить всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Несясь галопом, он сбил с ног одного из охранников, затем старого писаря, который не успел укрыться.
В тот момент, когда животное остановилось, чтобы перевести дух, Рамзес выскочил из-за столба и оседлал коня, сжав ему бока коленями. Конь встал на дыбы, напрасно пытаясь освободиться от наездника; побежденный, он всхрапнул и, наконец, успокоился.
Рамзес спрыгнул на землю; солдат царской охраны подошел к нему.
— Ваш отец хочет вас видеть.
Впервые Рамзес был принят в палатах фараона. Пустота залов удивила его. Он ожидал увидеть здесь необычайную роскошь, а нашел лишь почти пустую комнату, без всяких украшений. Царь сидел за столом, развернув перед собой папирус.
Не зная, как себя вести, Рамзес застыл в нескольких шагах от отца, который не предложил ему сесть.
— Ты очень рисковал.
— И да, и нет. Я хорошо знаю этого коня, он не злой, просто перегрелся на солнце.
— И все-таки это было опасно. Моя охрана справилась бы с ним.
— Я думаю, что сделал как надо.
— Чтобы обратить на себя внимание?
— Ну…
— Будь искренен.
— Обуздать вздыбленного коня дело не из легких.
— Должен ли я заключить из этого, что ты сам подстроил это происшествие, чтобы извлечь из него выгоду?
Рамзес покраснел от возмущения.
— Отец! Как вы можете…
— Фараон должен быть стратегом.
— Вам бы понравилась подобная стратегия?
— Принимая во внимание твой возраст, я усмотрел бы в этом двуличие, которое не слишком хорошо повлияло бы на твое будущее. Однако твой ответ убедил меня в твоей искренности.
— И все-таки я искал случая поговорить с вами.
— О чем?
— Когда вы отправлялись в Сирию, вы упрекнули меня в неспособности сражаться как солдат. В ваше отсутствие я восполнил этот пробел; сейчас я назначен офицером.
— Звание, добытое в жестокой схватке, как мне сказали.
Рамзес не сумел скрыть своего удивления.
— Вы… вы знали?
— Итак, ты офицер.
— Я умею ездить верхом, сражаться с мечом, копьем и щитом, стрелять из лука.
— Тебе нравится война, Рамзес?
— Она ведь необходима.
— Война влечет за собой много страданий. Ты хочешь их увеличить?
— Разве есть другой способ обеспечить свободу и процветание нашей страны? Мы ни на кого не нападаем, но когда нам угрожают, мы отвечаем. Так и следует поступать.
— На моем месте ты сравнял бы с землей крепость Кадеш?
Юноша задумался.
— Что я могу ответить? Я ничего не знаю о ваших походах, кроме того что мир был восстановлен и народ Египта вздохнул свободно. Высказывать мнение, лишенное всяких оснований и не подкрепленное никакими данными, было бы просто признаком глупости.
— Хочешь поговорить о чем-либо другом?
Рамзес дни и ночи напролет, с трудом сдерживая нетерпение, спрашивал себя: должен ли он говорить отцу о своих разногласиях с Шенаром и объявлять ему, что назначенный им преемник присваивает себе победу, которую не заслужил? Царевич сумел бы найти нужные слова и выразить свое возмущение с таким пылом, что отец понял бы, наконец, что он пригрел змею у себя на груди.
Но, стоя перед фараоном, он счел свое намерение ничтожным и позорным. Чтобы он стал играть роль доносчика, мнить себя более проницательным, чем Сети!
Однако он не опустился до того, чтобы солгать.
— Это правда, я хотел открыть вам…
— Отчего такая нерешительность?
— То, что слетает с наших губ, может замарать нас.
— Чуть больше или чуть меньше.
— То, что я собирался сказать, вы, конечно, уже знаете; если же это не так, моим домыслам место в небытии.
— Ты впадаешь из одной крайности в другую.
— Меня снедает пламя, горячее желание выразить требование, которое я не могу назвать; ни любовь, ни дружба не могут его охладить.
— Какие решительные слова в твоем возрасте!
— Вряд ли тяжесть прожитых лет успокоит меня.
— Рассчитывай лишь на себя самого, и жизнь порой будет щедра к тебе.
— Что это за огонь, отец?
— Задай вопрос как следует, и ты отыщешь ответ.
Сети склонился над папирусом, который он изучал.
Время истекло.
Рамзес поклонился; когда он направился к выходу, грозный голос его отца приковал его к месту.
— Твой приход был кстати, я сам собирался вызвать тебя сегодня. Завтра, после утреннего ритуала, мы отправляемся на бирюзовые копи, на полуостров Синай.
24
В этот восьмой год правления Сети Рамзес отпраздновал свой шестнадцатый день рождения в пути, пролегающем через восточную пустыню к знаменитым бирюзовым шахтам в Серабит эль-Хадиме
[6]
. Несмотря на присутствие бдительной охраны, путь оставался опасным, никто по своей воле не отправился бы в эти пустынные земли, населенные зловещими духами и разбойниками-бедуинами. Несмотря на то что их ловили и наказывали, они все равно нападали на караваны, которые вынуждены были пересекать Синайский полуостров.
Хотя этот поход не имел никаких военных целей, целая армия солдат обеспечивала безопасность фараона и шахтеров. Присутствие правителя придавало путешествию исключительный характер; двор предупредили об этом только накануне отправления, перед вечерним ритуалом. В отсутствие монарха у штурвала опять должна была встать царица Туйа.