Утоли моя печали - читать онлайн книгу. Автор: Борис Васильев cтр.№ 75

«Только спокойно, – твердила она про себя. – Сначала о главном. О разумной реакции Нади на предложение руки и сердца. О первом звоночке, как выразился Беневоленский». И отловила мужа, как только услышала, что он вернулся.

– Что нового, Варенька?

Хомяков просматривал какие-то бумаги, и определил присутствие жены, вероятнее всего, по шелесту платья.

– Первый звоночек, Роман.

Это подействовало: муж оставил бумаги в покое.

– Садись и рассказывай подробно.

Варвара обстоятельно доложила, так сказать, первую часть: объяснение Вологодова и предложение им руки и сердца. Роман Трифонович довольно улыбался, потирал руки, в паузах повторяя: «Я же говорил тебе, говорил!..», не уточняя, впрочем, что он говорил и когда.

– Разумный и взвешенный ответ девицы. Она какой-либо срок обозначила?

– Нет. Но, к сожалению, не в этом дело, Роман.

– В этом, Варенька. В этом, этом. Против природы, как говорится, не попрешь. Не позволишь ли мне закурить? Я как-то очень радостно разволновался.

– Конечно, Роман, конечно.

Хомяков закурил, разогнал рукой дым, улыбнулся:

– Ты говорила с Надюшей после признания Вологодова?

– С ней пыталась поговорить Грапа.

– И что же?

– Надя сказала две фразы.

Варя повторила слова, сказанные сестрой, слово в слово и замолчала.

– «Значит, меня нет», – повторил Роман Трифонович и вздохнул. – Это либо слишком разумно, либо слишком…

– Это «слишком», ты правильно заметил, – сказала Варвара. – Викентий Корнелиевич уповает только на чудо.

Она рассказала мужу о соловецком старце, не вдаваясь в подробности. Хомяков долго молчал, попыхивая сигарой. Потом сказал:

– Ты прекрасно знаешь мое отношение к чудесам и прочей иррациональной чепухе. Но если, не дай Бог, старец в этом году помрет, а Надюша не оправится, мы истерзаем себя, что не послушались этого совета.

– Я тоже так думаю, но тебе придется пересмотреть свои планы. Я не могу не поехать с Надей в Соловки, следовательно, в Лейпциг придется ехать тебе.

– Видимо, так, – вздохнул Роман Трифонович. – Видимо, мы так и сделаем.

Ужинали втроем, поскольку Иван отправился в гости к брату. Аверьян Леонидович поддерживал застольную беседу, супруги пребывали в собственных размышлениях. После ужина Варвара сразу же ушла к себе, а Хомяков вызвал Евстафия Селиверстовича.

– Закажешь четыре билета в Архангельск для Варвары Ивановны, Надюши, Грапы и господина Вологодова. И один билет – для меня. В Лейпциг.

– На какие числа?

– Завтра уточню.

– Билеты без даты. – Зализо старательно записал все распоряжения в записную книжку. – Ваш паспорт действителен до конца текущего года.

– Я знаю. Спасибо.

Евстафий Селиверстович вышел.

– Значит, в Германию? – спросил Беневоленский.

– Да, в Лейпциг. У сыновей начинаются каникулы, а Варя поехать не сможет.

Аверьян Леонидович помолчал, поглядывая на задумчиво курившего Хомякова. Ситуация в известной мере позволяла обратиться с просьбой, но просить Беневоленский не любил и – маялся. Однако упускать такую возможность было по меньшей мере неразумно, и в конце концов, вдосталь помаявшись, он решился:

– Прошу простить, Роман Трифонович, за крайне бестактную просьбу, но положение у меня – птичье, коли уж начистоту.

– Ну, так и давайте начистоту.

– Вы не могли бы взять меня с собой, в Германию? Я вас не обременю, мне бы только за рубеж перебраться под вашим прикрытием. Документы у меня липовые, по ним я выезда не получу, да и в московской охранке лежит на меня «Дело», поскольку я когда-то был ею же и арестован. Старых друзей в Москве искать не решился, потому как здесь по инерции все еще очень бдительны, но косвенно установил, что кое-кто из них сейчас проживает в Швейцарии.

– От России не убежишь. «Из» – можно, «от» – не получается. Страна лесов, степей да перелесков, почему в ней так часто и «заблуждаются».

– Я не собираюсь бежать! – вспыхнул Беневоленский. – Я собираюсь работать ради ее блага. Извините за просьбу, коли отяжелила она вас. Говорил откровенно.

– Тогда и вопрос мой будет откровенным. – Хомяков, прищурившись, в упор смотрел на Аверьяна Леонидовича сквозь сигарный дым. – Ваши друзья – террористы?

– Нет, – сказал Беневоленский. – С террористами была связана Маша. Я исповедую иные взгляды.

– Какие же?

– Поэтапное разрушение существующего строя. На первом этапе – конституционная монархия, на втором – буржуазная республика. Без бомб, револьверов и террора, а, по-английски, путем парламентской борьбы.

– Когда говели?

– Вот это уже деловой разговор, – улыбнулся Аверьян Леонидович. – Говел, как говорится, давно и пока не собираюсь, Роман Трифонович. Не из вздорного каприза, а по той причине, что две трети священнослужителей активно трудятся на охранку.

Роман Трифонович молча пускал в потолок кольца сизого дыма. Беневоленский помолчал, сказал виновато:

– Если без говения невозможно…

– Возможно, все возможно, Аверьян Леонидович, – добродушно проворчал Хомяков. – Просто размышляю, какое прикрытие для вас выгоднее. То ли вы – коммерсант, то ли гувернер моих сыновей. Пожалуй, лучше всего – представитель моей фирмы. Справку о сем завтра же сотворим, а вы сегодня же передайте все документы Зализо. Я объясню ему, что и как он должен сделать, с вашего разрешения, с глазу на глаз.

– Благодарю, Роман Трифонович. – Беневоленский встал. – Сейчас принесу документы.

– Доброй ночи, – буркнул Хомяков и неожиданно улыбнулся. – Ох, и знатно напьемся же мы с вами, Аверьян Леонидович, когда границу пересечем!..

3

Поезда ползали медленно, то ли еще развивая силы свои, то ли уже нащупывая путь. Да и куда было спешить, если за окном по утрам возникал тот же пейзаж, в который с тоской вглядывался пассажир еще на вечерней зорьке. И ползущий по географии, вырванный из дней и семьи, из времени и житейских забот российский гражданин обязан был стать самым терпеливым существом из всего сущего на Земле, только бы не сойти с ума от бесконечного пространства за окном.

– Вам случалось ездить поездами по Европе, Надежда Ивановна?

– Случалось, Викентий Корнелиевич.

– Тогда, возможно, обратили внимание, что европеец никогда не смотрит в окно? А ведь он не лишен нормальной человеческой любознательности. Но – не смотрит. Либо ест, либо спит, либо уткнулся в книгу, но чаще – в газету или журнал.