Утоли моя печали - читать онлайн книгу. Автор: Борис Васильев cтр.№ 48

– Да не до этого сейчас…

– Делай, что велят, – перебил Хомяков. – Деток целуй, супруге привет.

Капитан распрощался и ушел. Все устало перебрасывались словами, пили водку, нещадно курили. Дым висел в воздухе, но не он мешал дышать. Совсем не он…

Неожиданно распахнулась дверь: в проеме стояла, напряженно выпрямившись, бледная Варвара.

– А мужчины, конечно же, пьют водку. Хлещут, как гусары, благо, предлог появился.

Хомяков, краснея, начал медленно подниматься с кресла, но Василий Иванович опередил его. Успел и вскочить, и подойти к Варваре, и достать из внутреннего кармана навсегда, казалось, пропыленного пиджака газетный кулек. Развернул его перед Варей.

– Вот наш предлог. Узнаешь?.. Все, что от Фенички осталось. Все, что осталось, видишь?

– Простите меня… – Шепот еле вырвался из перехваченного спазмами горла Вареньки. – Простите, господа. Нервы.

И сразу же вышла. И все бы кончилось спокойно, да Хомяков взревел вдруг:

– К черту! Евстафий, вели в биллиардную водки побольше! На зеленое сукно! Там моя территория!

Его пытались урезонить, но Роман Трифонович продолжал орать, расшвыривая кресла. Тогда все пошли вниз, полагая, что там он, может быть, успокоится.

– Извините его, Викентий Корнелиевич, – тихо сказал Зализо. – Уж очень сильно Наденьку любит.

– Я его понимаю, – горько улыбнулся Викентий Корнелиевич. – Я и сам закричать готов. Застенчивость не позволяет…

2

А коронационные торжества продолжались в полном соответствии с высочайше утвержденным расписанием. На следующий день после развеселого народного гулянья на Ходынском поле государь и государыня почтили своим присутствием обед для сословных представителей, имеющий быть в Александровском зале Кремлевского дворца, где изволили пригубить шампанского, а вечером посетили временную резиденцию австрийского посла, дававшего бал в честь Их Величеств. Это почти маниакальное следование предписанным расписанием празднествам озадачило Европу, и в дерзкой французской прессе («Что же вы хотите, господа, республика…») даже промелькнули статьи о загадочной русской душе, как ни в чем не бывало продолжающей отплясывать при забитых до отказа московских моргах. Ну, а на что, собственно, иное можно было списать свинцовое равнодушие российского венценосца, кроме как на загадочность, не требующую ни нравственных размышлений, ни моральных оценок? Загадочность, она и есть загадочность, только и всего. Этого европейскому обывателю оказалось вполне достаточно, и ничто более никого не смущало.

Никого, кроме москвичей. Отцы, матери, братья и сестры, тихие от испаряющейся с каждой минутой надежды, молчаливыми толпами бродили по больничным моргам да полицейским участкам, упорно разыскивая меж растоптанными, задушенными и раздавленными трупами то, что осталось от их родных, близких и просто знакомых.

А Роман Трифонович пил всю ночь на зеленом биллиардном сукне. Запоями он не страдал, да это, конечно, и не было запоем, хотя пил он в полном одиночестве, так сказать, сам с собой, отправив Василия Ивановича вслед за Ваней Каляевым спать; Вологодов ушел домой, обещав появиться утром. Это было никчемной попыткой унять боль и страх за Надежду, утопить их в очередной рюмке, а не выйдет в этой, так уж в следующей непременно. И Хомяков понимал, что пьянка – безнадежная попытка, но ничего уже не мог с собой поделать. И упорно пил один, хотя верный Евстафий Селиверстович сидел тут же, ни на минуту не оставляя своего хозяина, которого искренне любил и которым столь же искренне восхищался.

– Я же Надюшку за доченьку считаю, Евстафий… – Слез не было, по душе они капали, не из глаз, и Хомяков только скрипел зубами. – С трех лет карапузиком у ног вилась, я ей каждый вечер сказки пушкинские читал.

Отлично постигший своего друга и благодетеля Зализо слушал молча, то и дело подсовывая Хомякову под руку то ветчину, то сыр, то хоть хлеба кусок. Подобное нечасто, но все же случалось, начавшись в Болгарии добрых двадцать лет назад, когда Роман Трифонович в кровь избил собственного компаньона, поставившего под шумок в Скобелевскую дивизию гнилую муку. Но тогда Хомяков пил со злым непрощающим смехом, а ныне – со слезами, которые никак не желали литься из глаз. И это особенно пугало Евстафия Селиверстовича.

– Избаловал, говоришь? Да я души в ней не чаю…

Наконец Роман Трифонович напился до краев и рухнул лицом в щедро политое водкой зеленое сукно. Дворецкий принес подушку и тулуп, оттащил вмиг провалившегося в сон хозяина на диван, уложил, укутал тулупом. А сам сдвинул два кресла и улегся в них передремать. Но сон не шел, потому что Евстафий Селиверстович все время с огромной тревогой думал о Наденьке и с глубокой скорбью – о Феничке, судьбу которой уже знал.

Около семи сквозь дрему он расслышал тихие голоса в прихожей и тотчас же поднялся наверх. Там Варвара с личной горничной Алевтиной готовились идти в больницу.

– Барыня завтракала? – тихо спросил он горничную.

– Разве что кофе пила.

– Захвати что-нибудь с собой.

– Boн, корзинка целая.

– Чего шушукаетесь? – не оглядываясь, спросила Варвара.

– Напрасно поспешаете, Варвара Ивановна, – осторожно сказал Евстафий Селиверстович. – Не пустят вас в такую рань в палату никоим образом.

– Лучше там ждать, чем здесь маяться, – вздохнула Варя. – Как Роман?

– К завтрему протрезвеет, так полагаю.

– Присмотри, чтоб горячего поел.

– Уговорю. Когда вернетесь, если он спросит?

– Сегодня не спросит, ты же сам сказал.

Проводив хозяйку и потолковав с Мустафой о Феничке, Евстафий Селиверстович вернулся в биллиардную. Как ни осторожно он шел, а Хомяков все же проснулся: чуток второй пьяный сон в отличие от первого. Выполз из-под тулупа, прошел к столу, хватанул добрый глоток прямо из графина.

– Черт, теплая…

– Надо поесть.

– Сам знаю, что мне надо.

– Поесть, – негромко, но весьма упрямо наседал Зализо.

– Вот пристал. – Роман Трифонович схватился за сигару. – Ну, давай. Что там у тебя?

– Миска щей сутошных.

– К черту!

– Съедите, тогда и к черту пойду.

– Ладно. И огурцов соленых. Кадушку!..

Евстафий Селиверстович не настаивал ни на столовой, ни даже на буфетной: у Хомякова внезапно «взыграл ндрав», и «ндрав» этот приходилось учитывать. Наверху встретил Немировича-Данченко с Каляевым: оба были в халатах, прямо с постелей.

– Где наша одежда?

– Должно быть, уже почистили. Ступайте в биллиардную, там он. Щи сутошные подать?

– Щи – всегда хорошо.