Корабли идут на бастионы - читать онлайн книгу. Автор: Марианна Яхонтова cтр.№ 80

…И вот однажды ночью сын Нерадзакиаса постучал в окно дома Алеку.

– Иди скорее, тебя отец зовет, – сказал юноша и, наклонившись к уху Никоса, шепнул: – Русские заняли Цериго. Скоро они будут здесь.

Алеку мгновенно очутился за оградой виноградника Нерадзакиаса.

Горбун стоял возле дома, закинув назад голову. Темная уродливая фигура его чернела на фоне звездного неба, как одинокий камень.

– Ты знаешь, Никос, что русские заняли Цериго? Кеко привез две бумаги – от святейшего патриарха нашего Григория и от адмирала Ушакова. Того самого Ушакова, который так славно бил турок. Ты должен отнести бумаги в город.

– Графу Макри?

– Не торопись. Граф Макри болен. Ты отнесешь их настоятелю церкви святого Николая. Сыновья мои тоже послужат делу и доставят воззвания людям, которые распространят их по острову.

– Ты говоришь, русские заняли Цериго? – повторил Алеку.

– Кеко прибыл от них, от самого адмирала. – Всегда насмешливое, надменное лицо горбуна сейчас выглядело мягким и добрым. – Еще несколько дней, и твой Георгий придет домой.

Несколько дней?.. В любой из этих дней французы могут расстрелять сына Алеку. Ведь дни не побегут, словно кони, которых бьют кнутом. Они пойдут своим обычным неторопливым шагом. А ведь для того чтобы человек перестал жить, достаточно одного мгновения.

– Давай бумаги! Давай! – нетерпеливо просил Алеку, протягивая руку. Ему казалось, что чем скорее он отнесет их, тем скорее настанет день, когда он обнимет своего сына и вздохнет свободно.

За плечами Алеку будто выросли крылья. Он торопливо шел среди садов и виноградников по седым от лунного света тропам, не обращая внимания на острые камни и комья сухой земли, на которые ступал босыми ногами. Одну руку он все время держал за пазухой, куда спрятал оба пакета, полученных от Нерадзакиаса, то и дело нащупывая их. Он не умел читать, но тем не менее несколько раз вынимал пакеты и разглядывал черные знаки, поставленные, вероятно, рукой самого русского адмирала.

Из садов пахло сухой листвой, от какого-то жилья тянуло дымом. Ночь была тихой и теплой. Сонная луна плыла меж звезд над Алеку, будто сопровождая его. А он торопился, не разбирая дороги, спотыкаясь о камни, думая о том, что в своем письме русский адмирал обещает ему, Никосу Алеку, спасти его сына Георгия. Он повторял вслух:

– Надо, чтобы ты пришел скорее, адмирал Ушаков. Поторопись, а то будет поздно.

Спиридон Форести давно считал себя погибшим человеком. До французской оккупации вся коринка, отправляемая преимущественно в Англию, шла через его руки. Однако с приходом французов английская торговая контора на острове Занте была закрыта. Убытки достигли такого размера, что Спиридон Форести боялся и думать о них.

Вот почему он люто ненавидел французов, проклинал Бонапарта и французского коменданта острова Занте полковника Люкаса. Комендант обладал неистощимым аппетитом. Объясняя и оправдывая свой аппетит, полковник Люкас ссылался на указание Бонапарта: «Война должна кормить себя сама». Дня не проходило, чтобы он не изобрел какой-либо новый налог, сбор или празднество, которое должны были оплачивать зантиоты. Одной из самых доходных статей полковник считал обвинение в неблагонадежности, а наиболее действенной мерой против неблагонадежных – систему штрафов. Результаты ее оправдывали себя как нельзя лучше. Заподозренные во враждебных чувствах зантиоты щедро оплачивали свои заблуждения, и полковник Люкас время от времени переводил на имя жены в Анкону весьма крупные суммы.

Кое-кто из офицеров французского гарнизона возмущался поведением полковника, иные даже писали Директории. Люкас только усмехался, дивясь наивности людей, которые все еще воображали, что живут в девяносто третьем году, а не в девяносто восьмом. Этим чудакам было мало того, что он не мешал им праздновать свадьбы с гречанками под сенью «дерева свободы», под звуки карманьолы и пение якобинских куплетов. Больше того, он сам, как было принято, ставил в начале каждой бумаги слова «свобода, равенство, братство», хотя знал, что за ними уже давно нет никакого содержания. За пределами Франции люди еще верили в то, что французские войска несут с собой свободу, и продолжали называть французов якобинцами. И те, кто ждал их как вестников свободы, и те, кто боролся с ними, почему-то никак не могли понять, что после казни якобинских вождей якобинцы перестали существовать как реальная сила.

В конце концов полковник Люкас довел Спиридона Форести до отчаяния.

В довершение всего рухнули надежды Форести на адмирала Нельсона. Нельсон ушел из Александрии, но не к Ионическим островам, на что рассчитывал Форести, а в Неаполь. Неужели английский флот испугался французских пушек?.. Почему Нельсон не думает о новой угрозе для островов – о разбойнике Али-паше из Янины?..

По мнению всех, это был разбойник большого масштаба, давным-давно заслуживший петлю. Тем не менее он не только не был повешен, а, наоборот, вешал других. Когда ему было нужно, он признавал власть султана, когда в этом не нуждался, то забывал о его существовании. Пользуясь затруднениями французов и тяжелым положением Турции, почти потерявшей Египет и принужденной усмирять мятеж паши виддинского, Али-паша двинул свои войска на побережье и взял Воницу. Уже несколько дней янычары Али-паши грабили город и убивали его жителей. До сих пор было неизвестно, остался ли кто из горожан в живых. Ужас охватил всех на островах, как только пронесся слух о судьбе Воницы.

Спиридон Форести никак не мог понять, почему англичане, в которых он так верил, оставляют острова в жертву Али-паше. Скорее всего полученные им сведения ложны. Нельсон придет, не может не прийти! Форести не переставал уверять себя в этом. Каждое утро жена с озлобленным упорством спрашивала его:

– Скажи, когда придет Нельсон?

– Скоро, Хрисоула, скоро.

– Я боюсь, – говорила она, укачивая на руках ребенка. – Я боюсь…

– Чего ты боишься? – устало переспрашивал Спиридон Форести, хотя хорошо знал, что для страха причин было достаточно.

– Говорят, что французы ведут переговоры с Али-пашой. Они зовут его сюда, себе на помощь.

– Кто это говорит?

– Все говорят! – восклицала Хрисоула. Она терпеть не могла манеру мужа отвечать вопросами, потому что чувствовала за ней тот же страх.

– Ты сам знаешь! – кричала она. – Али-паша взял Воницу, он перерезал там всех мужчин, а женщин отправил в Турцию. Что будет с нами, если он придет сюда?

– Ты, Хрисоула, трусиха, – пытался успокоить ее Форести, но на сердце у него было темно и холодно.

– Мне все равно, кто я, – отвечала Хрисоула. – Называй меня, как тебе нравится, но я не хочу, чтобы моих детей продавали в рабство!

Она садилась на пол и громко плакала, причитая и покачивая головой.

В большие окна европейского дома Спиридона Форести на улице Капо-Ларго, самой широкой и чистой в городе, смотрела тучная зелень сада. Полуденное солнце, почти не оставлявшее на земле теней, желтым томительным блеском отражалось на карнизах. В окнах были видны окруженные садами дома, спускавшиеся по скату. Белые колонны портиков и террасы напоминали о древней красоте Греции. Высокие темные кипарисы поднимались вдоль улицы до самой вершины горы Скопо.