Торквемада - читать онлайн книгу. Автор: Говард Фаст cтр.№ 15

Катерине он напоминал попавшего в западню зверя, но Хуан не был зверем — совсем нет. Скорее цыпленком в руках повара, собакой, угодившей в капкан, или мужчиной, лишившимся мужества. Катерине хотелось заплакать, зарыдать, упасть на колени и молить отца позволить Хуану уйти. Но она молчала.

Тут встала ее мать.

— Я не хочу этого слышать! Не хочу! — холодно объявила она.

— Сядь, Мария, сядь! Ты поняла меня? — В голосе Альваро сквозила горечь. — Я сказал, что тебе нужно сесть, Мария.

Жена повиновалась и снова села за стол.

— Чего ты не хочешь слышать? Того, что в тебе течет еврейская кровь? И во мне? И в Катерине? И в Хуане?

Хуан отчаянно замотал головой. Он открыл было рот, облизнул губы и снова замотал головой. Он страшно побледнел — Катерине показалось, что его черные глаза смотрят из посмертной маски.

— Ну что? Говори, Хуан Помас. — Голос Альваро понизился до шепота. — Ты не согласен со мной?

Хуан — он совершенно потерял голову — вскочил на ноги, через стол подался к Альваро и с мольбой сказал:

— Что вы делаете, дон Альваро? Ради Бога, что вы делаете со мной? Я христианин. И вы это знаете.

— Христианин? — переспросил Альваро, губы его скривились в улыбке. — Конечно же, ты христианин, Хуан Помас. Разве я это отрицаю? Но вот твой прадедушка, Якоб Помас, был раввином. Ты и его христианином считаешь?

— Я христианин. — Голос Хуана звучал жалобно.

Мария, чернее тучи, встала из-за стола, стремительно направилась к двери, но на пороге остановилась и вернулась к Альваро; подойдя едва ли не вплотную к мужу, она прошипела:

— Ты сумасшедший! Ты потерял рассудок! Сумасшедший! Безумец! Тебя свяжут и упрячут в сумасшедший дом.

— Я сумасшедший? — устало переспросил Альваро. — Значит, ты, Мария, думаешь, что я сумасшедший? А что, если я просто не обманываюсь? Есть ли в Испании хоть одна благородная семья, в которой не было бы примеси еврейской крови? И разве твоя собственная мать наполовину не еврейка?

— Ложь! — вскричала Мария. — Как ты смеешь лгать и богохульствовать?

— Ты права, моя дорогая жена, — сказал Альваро. — Что такое наша жизнь — ложь, загадка, ну а потом, если повезет, эпитафия. Не знаю, но мне кажется, мы смертельно больны и вот-вот умрем. И Испания умрет вместе с нами.

Альваро поднял медальон повыше. Катерина спокойно, почти безучастно спросила:

— Что это, отец? Ты сказал, что там кусочек пергамента. На нем есть какая-то надпись?

Мария и Хуан застыли на месте — ждали, что ответит Альваро. Когда тот заговорил, Хуан рухнул: силы вдруг оставили его.

— Это называют еврейским заклятием, — ответил Альваро. — Такой кусочек пергамента евреи прибивают к дверному косяку своих домов. В медальон вложен кусочек пергамента, и на нем надпись на иврите: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душой твоею и всеми силами твоими».

Мария закрыла лицо руками, зарыдала и, спотыкаясь, вышла из столовой. Оставшиеся минуту-две сидели молча, потом Катерина спросила отца:

— И это все?

Альваро встал:

— Да, дитя мое, это все. Мне больше нечего сказать. Сейчас мне нужно идти к твоей матери. Она страдает. Не знаю, зачем я причинил ей эту боль. Поверь, раньше я никогда так не поступал.

С этими словами Альваро покинул столовую, Хуан и Катерина остались за столом. Катерина взяла цепочку, потрогала крест и медальон. Перебирала их, как перебирают четки.

— Катерина! — взмолился Хуан. — Прошу тебя, Катерина!

— О чем, Хуан?

Хуан ничего не ответил — молча сидел за столом. Тогда Катерина без обиняков спросила:

— Почему ты так боишься, Хуан? Ты сердишься на отца из-за того, что он сохранил этот медальон?

Хуан по-прежнему молчал. Катерина протянула ему цепочку. Он в ужасе отпрянул, словно в той таилась страшная угроза.

— Я не чувствую в себе никакой перемены, — сказала Катерина. — Час назад я не знала, что во мне и в тебе течет еврейская кровь. Теперь я это знаю. Но никакой перемены в себе не чувствую. Решительно никакой.

— Я христианин, как и ты. И тебе это известно, Катерина, — вырвалось у Хуана.

— Да, известно. И это означает, что я — и то и другое. Я еврейка и христианка, и это ничего не меняет.

— Что ты говоришь!

Катерина надела на шею цепочку и взглянула на Хуана. Тот яростно зашептал:

— Сними ее, пожалуйста! Ради всего святого, сними!

Катерина улыбнулась, сжимая цилиндрик в руке. И беспечно сказала:

— Держа эту вещь в руке, я как бы исповедую иудаизм. А теперь представь себе, что наш добрый приор Томас здесь. В таком случае я сказала бы ему: «Отец Томас, я исповедую иудаизм». Бедный приор! Ему пришлось бы отправить меня на костер. Отдать приказ привязать меня к столбу и сжечь…

Голос ее пресекся, лицо потемнело — так темнеет свеча перед тем, как погаснуть фитильку. Катерина приблизила лицо к Хуану:

— Боже мой, Хуан, что здесь творится?

— Главное, чтобы это не коснулось нас, — с мольбой в голосе проговорил Хуан.

— Когда я была совсем маленькой, Хуан, у нас в Сеговии проходил рыцарский турнир. Последний — больше такого не было. Думаю, не только в Сеговии, но и во всей Испании. Мир изменился, над турнирами теперь смеются. Но тогда меня, маленькую девочку, турнир привел в восторг. Испанские рыцари с головы до ног были закованы в латы, их стяги и вымпелы всех цветов радуги развевались по ветру. Один рыцарь был в ярко-красном, другой — в небесно-голубом, третий — в снежно-белом. А потом начался поединок — рыцари съехались, раздался звон мечей, лязг доспехов… — Катерина замолчала, — казалось, она перенеслась в то время. — Мой отец тоже участвовал в турнире. Тебе трудно вообразить дона Альваро в латах? Он был в белом. С ног до головы в латах, поверх них белый плащ. Знаешь, мне казалось: в мире нет рыцаря доблестнее его. Он выбил из седла своего противника, поднял коня на дыбы, прискакал ко мне, поднял меня и посадил в седло впереди себя…

— Катерина, неужели ты не поняла, что произошло? Как ты можешь болтать о рыцарях, об их доспехах? Ты что, дурочка? Разве ты не знаешь, что творится в Сеговии? Нет больше рыцарей в доспехах. Никакой рыцарь не оградит нас от того, что здесь творится…

— Ты по-прежнему хочешь жениться на мне? — перебила его Катерина; голос ее звучал холодно и отчужденно.

— Я дал слово.

Кровь ударила Катерине в голову; она встала, отошла было от стола, потом повернулась к Хуану.

— Будь ты проклят вместе с твоим словом! — выкрикнула она. — Я освобождаю тебя от него! — И вышла из комнаты, оставив Хуана Помаса в одиночестве.

В эту ночь Хуан Помас не спал. Он шел в темноте, ведя своего коня под уздцы. Потом привязал его к сухому дереву, а сам сел на камень, размышлял, проклинал себя и даже плакал. И так просидел несколько часов кряду, пока не услышал крик петуха, — только тогда он сел на коня и поскакал во тьму. Ближе к рассвету тьма постепенно рассеялась, вдали зазвонили монастырские колокола. Хуан Помас направил коня прямо на этот звон.