Анна, Ханна и Юханна - читать онлайн книгу. Автор: Мариан Фредрикссон cтр.№ 77

Я была тогда уверена, что превзошла тебя своим показным и поверхностным образованием. Но когда я сама стала матерью, ты снова заняла свое прежнее место. Помнишь ли ты, как Мария кричала от голода в коляске? Это было ужасно, но я читала — разумеется, в ученых книгах, — что младенца надо кормить строго по расписанию. Но ты сказала:

— Но, Анночка, дорогая…

Этого было достаточно, чтобы меня вразумить.

Сейчас уже поздно, я пишу это письмо в страшном волнении, я одинока, и мне очень тревожно. О, мама, какой здоровой ты была и какой больной стала. Какой ты была сильной и какой надломленной ты стала теперь.

Я помню, как пыталась защитить тебя, отвлекая на себя гнев папы. Так делают многие дети. Ты допускала это? Или ты просто ничего не замечала? Он говорил, что я очень похожа на его мать — такая же гордая блондинка. Может быть, это помогало хоть немного облегчить бремя, давившее тебе на плечи?

Я провоцировала его. Я была намного злее тебя и в этом походила на него. Когда же я стала девушкой и учение принесло плоды, я стала думать и находить слова быстрее, чем он.

Пренебрежение? Да. Классовое превосходство? Да, и это тоже. Это было невыносимо для него, человека, не терпевшего даже самой мягкой критики. Она оскорбляла его, унижала, и это унижение он должен был выплеснуть из себя — на других, то есть на нас.

В детстве ему крепко доставалось от родителей, и, как большинство людей того поколения, он с гордостью вспоминал об их жестоком отношении к себе. Были у него и свои садистские фантазии, потому что ни он, ни другие не понимали, что дать им выход можно в сексуальности.

Ненавидел ли он меня? Бог ему судья. Ненавидит ли он меня до сих пор? Не направлен ли теперь на меня весь его врожденный неизрасходованный гнев? Не потому ли мне так трудно ему звонить и навещать его?

Конечно, я упрощаю. У него множество хороших качеств. Он всегда подставлял плечо, когда становилось тяжело. Никогда не уклонялся от своего долга. Не дала ли ты папе право оскорблять тебя для того, чтобы он напоминал тебе об отце? И что знаешь ты о мельнике из Вермлана, о его темных сторонах, о его сущности? Он пробыл с тобой долго, и я понимаю все, что с тобой было. Несомненно, ребенок пугается таких отношений. Не перенесла ли ты свой страх на Арне?

А я сама? Я поступаю как ты, подчиняюсь и пускаю все на самотек. Рикард сейчас в Лондоне, в трехмесячной командировке. Там у него есть женщина, с которой он спит. Он думает, что мстит мне за «равнодушие», но на самом деле за этим постоянно маячит она, банальная и неинтересная, холодная как лед Сигне из Юханнеберга.

Ее нет уже пять лет. Но что значит смерть для того, кто нетвердо стоит на земле? Да и как может ребенок ощутить под ногами почву, если первая в его жизни действительность, его мама, оказывается обманщицей?

Рикард переменчив, мама, и в этом его неотразимость.

Работая над книгой, я поняла, что самым сильным человеком из нас троих была Ханна. Она обладала здравым смыслом и логикой. Она была реалистом. Когда я думаю о ее представлениях о Боге, я поражаюсь ее смелости, твердости ее мировоззрения. Она и жила в полном согласии со своей верой. Как говорил когда-то твой отец, она всегда рассчитывала на обиды и поэтому никогда их не копила.

Впрочем, как и мы с тобой.

Она могла быть злой, потому что не умела плакать. Но мы плакали так много, словно в нас скопился целый океан влаги.

Но это не помогло нам.

Я ни минуты не сомневаюсь в том, что как человек ты лучше меня, лучше и добрее. Но я сильнее и не склоняюсь перед обстоятельствами до полной от них зависимости. Понятно, что это обусловлено веянием нового времени, моим образованием, которое позволяет мне заботиться о себе и детях. Но силу свою я получила от тебя, мама, а не от отца.

Я очень удивилась, когда поняла, что ты завидуешь моему разводу. Раньше это даже не приходило мне в голову. Как ты говоришь, я не дотянулась до победы и рухнула вниз, как незадачливое ползучее растение.

Наверное, никакой независимости просто не существует в природе.

Когда ты рассказываешь о своей сексуальности, мне становится жалко тебя. Чувственность придает жизни радость, делает ее жизнью. Чувственность пронизывает жизнь, охватывает ее целиком.

Потому-то я так спокойно отношусь к неверности Рикарда.

Завтра я напишу ему в Лондон письмо: «Думаю, что мне не стоит тебя дожидаться…»

Как ты думаешь, стоит ли мне писать так?

Мама, вот и наступило утро. Я поспала несколько часов, и на душе у меня стало спокойнее. Стало меньше предчувствий? Есть одна простая и важная вещь, которую я хочу тебе сказать. То, что ты получила от своего отца, я получила от тебя. В какой-то степени я передала это дальше, Марии и Малин, и смею надеяться, что они обладают большим самоуважением, чем ты и я. Наверное, это не принесет им счастья, как ты думаешь? Но у них есть свои дети и одновременно самоуважение. Ты так и не познакомилась со Стефаном, парнем Малин и отцом Лены. Он был похож на Рикарда и на дядю Рагнара.

Сейчас я снова перечитываю твой рассказ в свете восходящего солнца. Как это странно: ребенок может что-то знать, не сознавая своего знания. Ведь я знала, что и у меня могли быть, должны были быть братья и сестры.

Господи, как ты это выдержала? Я знаю, каково это — терять детей. Я едва не сошла с ума, буквально. Я не рассказывала тебе, как долго находилась я тогда в пограничном состоянии. Мне не хотелось тебя пугать.

То же самое, но, пожалуй, в еще большей степени, относится к войне. Я никогда не думала, что она наложит такой неизгладимый отпечаток на мое детство, какой страх вызвало у меня ее начало. Я помню того немецкого летчика, горевшего над нами в воздухе, помню, как приезжал и уезжал папа. Он был одет в солдатскую форму и говорил о зле. Никогда не забуду я и иностранные журналы, которые я покупала на деньги, оставленные мне Рагнаром.

Но есть вещи, которых ты не видела и не хотела видеть. Они касаются твоих братьев. Ты смотришь на них как на гнусных свиней. Чувствуется твоя потребность в мести, когда ты рассказываешь об их пьянстве, о чистке их грязных ботинок и об их сексуальном бахвальстве. Это было тяжелым испытанием для красивой, умной и одаренной девочки, безусловной любимицы отца.

Я знаю это, потому что дядя Август однажды сказал мне: «Она была папиной куколкой, ради нее он был готов на все. Нас он просто не замечал». Ты можешь возразить, что ими интересовалась мать. Но я не думаю, что этот интерес многого стоил.

Отчасти потому, что после переезда в город она превратилась в живой анахронизм, в необразованную деревенскую женщину. К тому же ее забота душила твоих братьев.

Я не знаю, права ли я, просто я ощупью пытаюсь продраться сквозь джунгли предрассудков и психологических банальностей. Сегодня под утро мне приснился поезд. Я была одна в вагоне. Поезд стоял на каком-то боковом пути. Его прицепили не к тому паровозу. Обо мне забыли. Но здесь не было ничего тайного, ничего внушающего тревогу. Напротив, у меня было время подумать.