Русский роман - читать онлайн книгу. Автор: Меир Шалев cтр.№ 118

Семейство Вайсбергов покинуло деревню в ту же ночь, Ури добровольно заточил себя в дедушкиной постели, а наутро Рива Маргулис проснулась от влажного и смрадного запаха, который доносился снаружи. Сначала она подумала, что это вернулся кот Булгаков и это его дыхание отравляет ее двор. Она радостно метнулась к окну, но, отдернув накрахмаленные занавесы и глянув через оконное стекло, на котором, влекомые тоской и прозрачностью, непрерывно гибли осы и мухи, увидела, что Мешулам разбил большой водяной вентиль на ее водопроводной трубе.

По всему двору лежали покрытые грязью животные, и отвратительная жижа уже поднималась по ступенькам веранды. Рива, которая накануне Нового года выскребла даже дорогу перед своим домом и запретила трактористам ездить по ней, пока она не высохнет, была последним человеком в деревне, в котором еще сохранилась пионерская смесь безумия, идеализма и бескомпромиссности. Не колеблясь ни мгновения, она ринулась в бой.

Риву нельзя было поймать врасплох. На старом мужнином складе, на полках, где раньше лежали приспособления для окуривания и откачки меда, рамки для сот и банки прополиса, у нее были приготовлены тысячи половых тряпок, сотни метел и десятки скребков.

Вооруженная этими простейшими орудиями труда и испытанной идеологией, вышла она на самую большую чистку своей жизни. Весь мошав пришел посмотреть на эту несчастную старуху, которая из-за своего помешательства на чистоте потеряла мужа, стала посмешищем всей деревни и обузой общества.

Тренированные руки Ривы двигали палки с намотанными на них тряпками умелыми движениями, каждое из которых завершалось точным шлепком тряпки по земле. Для начала она отогнала жидкую грязь подальше от своего дома, а потом, немного передохнув, вышла на последний и решительный бой. Три дня подряд, без перерыва, она промокала жижу своими тряпками, чтобы потом выжать их в вади.

«Теперь все чисто», — удовлетворенно сказала она, закончив наконец свою работу, постирала свои тряпки, повесила их сушить и вернулась в дом, чтобы заново начистить окна.

Ури не вернулся на свою работу у Ривкиного брата. Неделю за неделей он лежал в дедушкиной кровати, издавая ужасные звуки. Нехама, прекрасная и молчаливая дочь кантора, была увезена домой той же ночью. Вайсберг не задержался даже для того, чтобы упаковать свои вещи.

Он отказался от платы за проведенное богослужение, отклонил все предложения отвезти его к поезду и отверг все извинения и скорбные заверения в раскаянии. Он взял жену и детей, и они пошли по полям, спотыкаясь в темноте на вывернутых из земли комьях и натыкаясь на острые осенние колючки.

Все эти недели я ухаживал за Ури, который был раздавлен тяжестью тоски и любви. «Я хочу только ее, Нехаму, — стонал он, — только ее, ее одну».

«Поезжай туда и привези мне ее! — требовал он от меня. — Перед тобой никто не устоит».

«Поезжай! — кричал он. — Взвали ее на спину, на плечи, возьми на руки, как хочешь. Привези ее, иначе я умру!»

Я был изрядно напуган. Я не знал, с чего начать. Я отправился в деревню к хасидам, чтобы спросить совета, но они отказались говорить со мной.

«Это уже не смешно, — было все, что я услышал от старого „рабби“, который сидел на земле, в стыде и скорби, и, не теряя времени, чистил велосипедную цепь в тазу с бензином и маслом. — Это уже не те наши давние споры с ребе Элиезером. Подлое дело свершилось в Израиле, воистину подлое дело».

Ури отказывался мыться, одеваться и есть. Ночью он стонал и выкрикивал ее имя. Судорожно хватался за низ живота, выдергивал, наклонялся и нюхал, как одержимый бесом, свои пальцы, пытаясь учуять оставшийся в них запах ее лона, тяжелый и сладкий, точно капли янтаря, не желающие просыхать.

Сначала я уговаривал его поесть, потом все мое тело наполнилось страхом, и я попытался накормить его силой. Но ложка согнулась, упершись в его стиснутые зубы, и он вырвал на простыню странную, прозрачную слизь.

Пять недель спустя, когда он уже потерял двадцать семь килограммов веса и большую часть волос на лобке, Нехама была доставлена обратно в мошав в сопровождении трех печального вида раввинов.

«Она беременна», — сказали они и забрали Ури с собой.

Так я впервые в жизни попал в город. Свадьба Ури и Нехамы происходила в сыром внутреннем дворике, окруженном старыми жилыми домами. Вайсберг почти не пригласил гостей, а из мошава приехали только Пинес и Иоси. Бускила, единственный, кто сообразил послать телеграмму Аврааму и Ривке, приехал тоже. Родители Ури прибыли прямо из аэропорта. Авраам казался напряженным и злым, но при виде Нехамы морщины на его лбу распрямились, словно их разгладили утюгом, и его лицо осветилось. Загорелая Ривка выглядела подозрительно и говорила крикливо, но сватья набросила на нее плотный большой платок, и она сразу же успокоилась, как курица в темноте, затихла и замолчала.

Ультраортодоксы устроили свадьбу в соответствии со всеми своими правилами и тонкостями. У нас не взяли даже фрукты. Они приготовили крепкие напитки и сладкое вино, жирные пирожки с мясом и запеканки из пригоревшей вермишели. Еду подавали два официанта, а кантор не переставая плакал и причитал знакомым, мягким и слабым голосом.

Беременность еще не испортила фигуру Нехамы, но ее лицо уже отсвечивало тусклым бархатным блеском. Ее сдержанный голос был неожиданно звучным и удивлял каким-то волшебным обаянием. Харедим, по своему обычаю, побрили ей голову, но сильный, приятный запах влажной земли уже успел разойтись во все стороны и осесть в складках подвенечной фаты, скрывавшей ее лицо. И даже Вайсберг и его близкие, которым этот запах был незнаком, поняли, что невеста переедет к своему мужу в деревню.

Затем появились смущенные клезмеры [187] и стали наигрывать мелодии, знакомые нам по деревне, где их напевали отцы-основатели в зимние ночи, — «Рабби Элимелех», «Жаждет тебя душа моя» и «В субботний день», — но никто из них не играл так, как играл Циркин-Мандолина, который «умел ущипнуть одной рукой и струны, и сердце». Иоси, Авраам и я стояли чуть в стороне, неловко улыбаясь, и смотрели, как хасиды, смирившись с приговором, покорно проделывают положенные танцевальные движения. Пинес пел с ними громким, глупым и счастливым голосом, а Бускила уже торговался шепотом с каким-то бледным бородатым мужчиной. Никто не смеялся, когда затейник вскочил на стол, никто не смеялся, когда толстый брат Вайсберга поставил себе на лоб стул с семью бутылками бренди и таким же количеством рюмок, которые тут же свалились на пол и разбились все до единой.

Потом собрались тучи, пошел первый осенний дождь, ласковый и мелкий, и мы отправились домой. Иоси вел машину, Авраам всю дорогу оживленно рассказывал о теплых летних дождях на экваторе и об удивительных тропических фруктах. Бускила пытался шутить, Пинес продолжал петь, а я молчал, зная, что вскоре покину свой дом. Ури сидел сзади и держал Нехаму за крохотный кулачок, в котором, как единственная защита, был намертво зажат маленький платочек.