— Видел бы Олаф, как рушится его гнездо!
Эфанда, пришедшая на берег с малолетним Ингваром, слышала подобные речи, но и слова не проронила. Люди шептались, что Рюрику досталась настоящая женщина: ни упрека, ни сожаления не было в ее поведении. Все соглашались, что этим похожа Эфанда на Астрид и на бабку Рюрика, Эсмерильду, которая добровольно взошла на погребальный костер своего мужа Сигурда. Все хвалили ее за твердость и сожалели, что ей досталась такая судьба. Единственный из провожающих, кто радовался, был Рунг Фергюнсон. Глаза его слезились и плохо видели, приходилось ему закрываться ладонью. Корабль уходил все дальше, и вот уже подняли на нем парус, а этот Рунг твердил всем, кто его слышал:
- Может, и доживу я до того дня, когда на земле Норвегии родится истинный конунг.
Бонды только головами покачивали.
Гребцы Рюрика недолго ударяли веслами — Хескульд, сын Синьбьерна, тот самый, которому некогда Рюрик выбил глаз мячом, ничего не забыл. Столько времени прошло, а он все ждал случая отомстить: не менее десяти кораблей перегородили выход из фьорда, и трепыхались над ними боевые флаги.
Рюрик, узнав, кто перед ним, миролюбиво крикнул:
- Пропусти меня, Хескульд. Давно утекла та вода. Давно заплачена вира. Не хочу я погружать свою секиру в тела твоих людей. Не собираюсь делать тебе ничего дурного.
Хескульд же дал знак к битве. Его корабли казались щепками по сравнению с Большой Птицей, однако викинги Хескульда храбрясь закричали:
- То будет нам славный подарок!
И воткнули абордажные копья в борта Птицы. Здесь русы, побросав весла, полезли на них с мечами и палицами. Мечи у ладожских русов были большей длины, чем у воинов Одноглазого, и перевес сразу оказался на их стороне. Кроме того, сражались они не хуже многих известных берсерков. Началась сеча, и море забурлило. Берсерки Хескульда, грызя щиты, рыча и воя, бросались на дракон Рюрика, но их головы отлетали в море, точно гнилые тыквы. Аскольд, предводитель русов, бился искусно и храбро. Он отбросил свой щит, доспехов на нем не было никаких. Он проломил палицей голову Барси Разбойнику, лучшему воину Одноглазого, и таким оказался удар, что верхняя челюсть Барси ушла в щит, который он грыз, да так в нем и осталась, а голова разлетелась на множество частей. И все, кто это видел, удивились силе такого удара. На весь фьорд слышался треск копий, лязг мечей и секир. Воины Рюрика покрылись своей и чужой кровью. Один и Тор, без сомнения, радовались в тот день. Их помощницы девы не сидели сложа руки. Рюрик сражался впереди всех в той битве, его секира, Сотворительница Ран, была поистине смертоносна. Когда викинги Хескульда бросились рубить свои канаты, больше половины воинов из их числа ушло в Асгард, и на кораблях были изрублены борта и поломаны многие весла. И многие щиты разлетелись в щепки. Не осталось в живых и самого Хескульда Одноглазого. Дир–ладожанин добрался до него и отрубил ему руку. Тогда Хескульд взял свой меч в другую руку и был страшен, но кровь залила ему единственный глаз, и не было у него возможности ее вытереть. Рюрик приказал:
- Сохраните ему жизнь!
Хескульд Одноглазый воскликнул на это:
- Даже на пиру в Асгарде, клянусь, не сяду с тобой за один стол, выродок Олафа!
С этими словами, оставшись один в окружении врагов, он еще какое–то время бился, а затем прыгнул в море и захлебнулся в водах Бьеорк–фьорда. Вскоре после этого корабли Одноглазого бросились кто куда, однако и Рюрик уже не мог продолжить задуманный поход. Многие его гребцы изнемогали от ран. Кроме того, поднялась буря. Большая Птица вернулась. Борта ее во многих местах были изрублены и политы кровью. И повсюду виднелись отметины от копий и дротиков, некоторые стрелы вошли столь глубоко, что не было никакой возможности вытащить их наконечники.
Так бесславно и скоро вернувшись, Рюрик Молчун молвил Рунгу:
- По–видимому, во всем ты прав! Стоило мне идти для грабежа к южным землям, удача сопутствовала мне от начала и до конца: сама Ран успокаивала волны, и весело летели мои драконы. Все было за меня, и все были со мной. Но как только пожелал я изменить своей природе — все обрушилось. Ушли лучшие воины и ополчились против меня стихия и враги, едва сделал я первый шаг!
Корабельщик ответил:
- Разве легко взобраться на лысую и ничем не примечательную вершину? Зато ничего не стоит пролить кровь. Оказывается, нет ничего проще, чем проливать кровь в Мидгарде!
С тех пор Рюрик говорил в ярости:
- Проклятая гора не отпустила меня. Видно, такая судьба — до конца дней своих сидеть возле ее подножия цепным псом.
В то время Харальд Косматый вознамерился окончательно покорить весь север Норвегии. Он уже имел больше сотни драконов. По всей стране теперь убивали тех, кто когда–либо выступил против Харальда или неосторожно сказал о нем какое–нибудь худое слово. Сын Хальвдана ничего не забывал и никому ничего не простил. К несчастью, находились такие люди, которые спешили скорее донести на соседей или на своих врагов. Многим пришлось бежать в Исландию, и с той поры остров очень быстро заселялся. Тех, кто успел спастись, Харальд объявил вне закона, и их земли отошли к нему. Он уже распоряжался как истинный хозяин всех норвегов и раздавал земли своим херсирам. Говорили, что земли Рюрика Молчуна он заранее подарил сыну Вирге — Тиару. Убитых и казненных в то время было столь много, что тех, кому удалось спастись, считали счастливчиками, и не находилось рода, в котором кто–нибудь не погиб. Все залилось кровью, и ценилась она как вода. Жившие в Бьеорк–фьорде часто вспоминали последние слова Удачливого, которые тот произнес перед смертью, и удивлялись его прозорливости. И не могли не сожалеть, что все так получилось с его сыном.
Вновь прибывший в Бьеорк–фьорд все тот же Зигфаст охотно рассказывал, сколько воинов набрал Косматый, утверждая, что когда идут в море драконы Харальда, то нет возможности их сосчитать, и на каждом не менее сорока человек. Он перечислял всех тех, кто пошел служить норвежскому конунгу, — многие имена были всем здесь хорошо известны. Те, кто слушал Зикфаста, только горестно вздыхали. Не стесняясь, на все лады расписывал Зигфаст могущество сына Хальвдана. При этом хитрый посланник оглядывался на Эфанду, но она уже сказала все, что хотела сказать, — и никакие слова ни об отце, ни об отчем доме не могли ее разжалобить, так что Зикфаст старался напрасно. Но вот в чем он преуспел, так это в умении посеять уныние даже среди самых преданных Рюрику людей. После того как он отбыл, свеи и карелы пришли к Молчуну и честно сказали:
— Прости, но желаем мы служить удачливому вождю. От того же, от кого окончательно отвернулась удача, мы предпочитаем уходить, ибо ничего хорошего нас не ждет. Тем более ты уже не ходишь на саксов, не навещаешь Сену, и в теплых морях уже давно забыли о тебе.
У Визарда стояли слезы в глазах, когда он слышал это. Опечалился и Гендальф. Скальд сокрушался, что, видимо, напрасно Отмонд приносит большие жертвы ясеню на горе, — боги окончательно отвернулись от людей фьорда. Вот что бывает, когда в голове вождя поселяется безумие и упорствует он в своих несбыточных желаниях.