Засмеявшись, старец ответил:
– Добрый и честный брат мой! Певца, чей голос с рождения сладостен и прозрачен, кому Господь дал великую силу, не учат петь. Сам Бог вложил песни в уста его. Не учат летать пташку лесную, сама знает она, как ей трепыхаться, радостно напевая, над грешной землей. Что скажешь сказочнику, знающему наперечет тысячи сказок, – какую былину можно спеть ему, брат мой? Какую присказку молвить?
Добавил старец:
– Истинно, быть ему таким праведником, какого я еще не встречал в своей жизни. До самой глубокой глубины чист сей послушник и предан Господу!
6
Еще один монах спросил старца с некоторой обидой за себя и других:
– Откуда такое у потаскушкина сына? Тот отвечал:
– Разве сам не знаешь? Монах поклонился наставнику и больше его не спрашивал.
Пришло время – старец благословил любимого ученика. Остригли послушника, и стал он монахом.
7
А царевич сидел взаперти в покоях, обитых всякими мягкими тканями, – и не оставалось в дворцовых залах ни одного колющего и режущего предмета. Даже охрана, заступая на караул, оставляла в казармах штыки и сабли – лишь бы царевич не поранился.
Он же часто сидел возле открытых окон – точно больной птенец. Проезжали мимо царского дворца юнкера с барышнями, звенели юные голоски тех барышень, раздавался их смех, подобный колокольчикам. Торопились их веселые кавалеры в трактиры, рестораны – разбросать быстрее свои деньги на вино с закуской, на корзины цветов для своих невест.
И воскликнул царевич:
– Хочу, хочу к тем юнкерам, офицерам, желаю мчаться с ними в трактиры, погоняя коней!
Он страдал, оставшись.
Случились у дворца монахи, пели они слаженными голосами. Не поднимая голов, смиренно шли мимо дворцовых оград, мимо стражи и славили Господа, призывая воспарить в Горние миры. Царевич встрепенулся на ту песню и воскликнул:
– Ушел бы я вместе с монахами! Так сладостно за монастырскими стенами жить в светлой келье и славить Бога. Слышать лишь птиц да монастырский колокол.
И не находил себе места наследник российского трона.
Глава IV
1
А плут расстелил на трактирном полу медвежью шкуру и споро над ней орудовал, вспоминая со смехом беднягу скорняка. Вскоре было готово медвежье одеяние. Созвал он верного Телю и заставил залезть в шкуру – так дурачок сделался заправским медведем. Алешка остался доволен работой.
Вновь он взялся за ножницы, иголки и нитки – сшил полотнище и укрепил на шестах. К тому балагану присовокупил вскоре козью морду и нескольких кукол в колпаках и мундирах. И особо сготовил препохабнейшего Петрушку.
И, Телю позвав за собой, отправился в путь. Так говаривал дурачку:
– Пойдем, поспешим, Теля! Разве не отыщем себе приюта, когда засвистит ветер, не найдем печь, когда снег засыпет поля и завоют по дорогам волки? Разве не впустит нас погреться смазливая бабенка? Язык мой – гадюка опасная – крепко кусает мой язычок. Но когда надо, подобен он меду, сладоточив, а что еще нужно девкам да бабам?.. Ты же будешь не только медведем. Любят у нас слушать юродивых, а уж я истолкую им твои бредни. Поспешим же скорее! Отец плачет о моем будущем и видит меня в остроге – но разве посадят меня в острог? Самих купцов обводил я, словно малых ребят!
Была уже осень, молчали поля, и шепталась в перелесках листва, готовая упасть. Затрубили вдали охотничьи рожки. И сказал Алешка:
– Не они ли нас кличут к веселым огням кабацким? Спешим, спешим, Теля!
Той же ночью увели они из одной деревни старого мерина и, погрузив мешок на конягу, тянули за собой. Покорно брел Сивка. Когда же взошли на горочку и увидали перед собой город, закричал плут, приплясывая от радости:
– Ах, смотри, верный мой дурень! Сколько кабаков на Руси, сколько нумеров да карточных домов. Сколько блудливых девок ждут нас не дождутся! А уж простаков здесь и вовсе великое множество. Не иначе, живем мы в Веселии!
2
Проходя мимо церкви, плут заметил:
– Не заглянуть ли туда, откуда меня всегда прочь тянуло, как черта от ладана? Коли уж на базарных площадях толкутся олухи, то здесь-то их уже и вовсе немерено! Разве попы без дураков обходятся?
Зашел – там было много молящихся. И взялся громко молиться Георгию Победоносцу, приговаривая:
– Святой Егорий, за победу над змием высоко чту тебя, изволь принять от меня свечку!
И выставил перед иконой. Но тут же продолжил, обратясь к поверженному змею:
– Тебе также ставлю, идолище поганое.
И взялся с самым озабоченным видом вторую свечку прилаживать. Бабы в той церкви возмутились и приступили к богохульнику. Алешка, не смутившись, рассказывал:
– Открою вам правду. Ставил я всегда одну лишь свечу – Егорию Победоносцу, а на змия плевал и говорил такие слова: «Чтоб вовсе исчезнуть тебе, аспид! Чтоб отвалилось гнусное жало твое и хвост твой, чтоб коростою покрылось все тело – мучиться бы тебе вечность, распроклятый ты гад». И так усердно молился, что однажды во сне явился он мне сам, как есть, с ужасной пастью и выкаченными глазами, и пригрозил: «Ах, вот как ты меня поливаешь? Погоди, ужо будет тебе на том свете!» Испугался я, а ну-ка встретит меня там да все припомнит?
Бабы, услышав такое, ахнули – многие из них так же проклинали нечистого. И, позабыв о странном богомольце, кинулись ставить и змию свечи. Священник тем временем, выйдя к ним и услышав подобные молитвы, ужаснулся. Обругал он глупых прихожанок, подбежал к Алешке-плуту – тот с самым серьезным видом бил поклоны.
– Прочь отсюда! Не смущай паству, вон я дьячка позову.
Плут убрался, напевая, оставив прихожанок в большом смущении.
3
Морочил Алешка ротозеев кривляньями да частушками. Одевал он Телю в медвежью шкуру и пускал по кругу с шапкой – сам же терзал гармонику.
И раскидывал балаган, выставляя кукол: кривлялся Петрушка, в тряпичных его лапах всегда оказывалась дубинка, которой крушил он тряпичных попа с цыганом.
Кукольник трудился до хрипоты.
– Петр Иванович! – вопрошал Петрушку. – Откуда гроши берете на свое житье-бытье?
Отвечал похабник:
– Тебе разве не видать кошели на ногах возле балагана?
– А как живешь-поживаешь, денежки пропиваешь?
– Живу – не тужу, по свету хожу. Иду – вижу кабак, калачом покрыт, пирогом заперт, я-то смел – пирог весь съел, вином запил, окосел, да и закосолапил…
Алешка прибавлял, показываясь почтенной публике:
– Точно, живем мы богато, двор-то у нас кольцом, три жердины с концом, три кола забито, три хворостины завито, небом накрыто, а светом обгорожено!