Белая гардения - читать онлайн книгу. Автор: Белинда Александра cтр.№ 133

Лили притихла у меня на руках от обилия ярких красок, но мне было трудно изобразить заинтересованность. Широко раскрытыми глазами я внимательно вглядывалась в лица сидящих у стен пожилых женщин в униформе работников музея, надеясь увидеть среди них мать. Ей уже исполнилось пятьдесят шесть. Насколько она изменилась с тех пор, когда я видела ее последний раз?

Иван, расспрашивая Веру о происхождении и содержании икон, иногда позволял себе задавать вопросы, касающиеся ее личной жизни. Всегда ли она жила в Москве? Есть ли у нее дети?

«Что он задумал?» — пронеслось у меня в голове. Остановившись перед иконой Рублева, на которой были изображены крылатые ангелы, я попыталась прислушаться к ее ответам.

— Я начала работать гидом с иностранцами только после того, как мои сыновья поступили в университет, — рассказывала Вера. — Прежде я была домохозяйкой.

Я заметила, что Вера старается отвечать кратко и не особенно распространяется по поводу своей семьи. Впрочем, она не проявляла любопытства в отношении нас с Иваном и нашей жизни в Австралии. Вероятно, ей не хотелось вызывать подозрений, разговаривая с «буржуями». А может, ей и так уже было известно все, что требовалось знать?

Я в нетерпении прошла дальше по залу и внезапно увидела в разрезе арки, в нескольких залах от нас, женщину-экскурсовода, которая не сводила с меня глаз. У нее были темные волосы и длинные худые руки, какие обычно бывают у высоких женщин. Ее глаза сверкали, как хрусталь на солнце. У меня сжалось горло. Я начала потихоньку идти в ее сторону, но, приблизившись к ней, поняла, что ошиблась. То, что я поначалу приняла за темные волосы, оказалось всего лишь платком, а один ее глаз заплыл облачком катаракты. Второй глаз был светло-голубым. Она не могла быть моей матерью. Женщина нахмурилась, почувствовав на себе мой взгляд, и я поспешно повернулась к портрету Александры Струйской, чье кроткое выражение лица было запечатлено художником с фотографической точностью.

Расстроенная, я побрела дальше по залам галереи, останавливаясь перед портретами Пушкина, Толстого, Достоевского. Складывалось впечатление, будто все они взирали на меня глазами, полными тревоги, и вместе со мной предчувствовали плохое. Чтобы отогнать наваждение, я обратилась к портретам дворян. Все они были величавы, изысканно одеты и больше походили на сказочных принцев и принцесс, чем на исторических личностей. Благодаря ярким краскам колорит этих полотен казался неповторимым.

«Что стало с вами после того, как ваши портреты были закончены? Догадывались ли вы, какая судьба уготована вашим сыновьям и дочерям?» — обращалась я к ним с немым вопросом.

Я остановилась у «Девочки с персиками» Валентина Серова, ожидая, пока Иван с Верой догонят меня. Эту картину я уже видела раньше в книге, но была совершенно очарована жизненной свежестью, которой дышало это полотно, когда увидела ее своими глазами.

— Смотри, Лили, — сказала я, поднимая малышку повыше, чтобы ей было удобнее смотреть на картину. — Когда ты подрастешь, ты будешь такая же красивая, как эта девочка.

Юность девушки, ее беззаботный взгляд, свет, наполнявший комнату, в которой она сидела, навеяли воспоминания о доме в Харбине. Я закрыла глаза, боясь, что заплачу. Где моя мама?

— Я вижу, миссис Никхем любит старых мастеров, — донесся до меня голос Веры, которая обращалась к Ивану. — Но я уверена, что она не останется равнодушной к тому лучшему, что собрано в Третьяковской галерее в советскую эпоху.

Я открыла глаза и посмотрела на нее. Шутит ли она или исподтишка следит за мной? Вера направилась в зал, где были выставлены картины советских художников, и я послушно двинулась следом, на прощание еще раз обернувшись на «Девочку с персиками». После уродства, на которое я насмотрелась в Москве в первый же день, перед этой картиной я могла бы стоять часами.

Я с трудом сдерживалась, чтобы не скривиться от отвращения, когда Вера пела дифирамбы безжизненному двухмерному советскому искусству. В конце концов у меня возникло чувство, что, если она еще раз упомянет о «социальном заказе», «поэтической простоте» или начнет восхвалять «представителей революционного движения», я просто выбегу из галереи. Конечно же, я не могла этого сделать. От моего поведения слишком многое зависело. Впрочем, чем больше залов я обходила, тем больше видела картин, которые постепенно заставили меня изменить свое мнение, ибо многие работы художников соответствовали моему пониманию красоты. Мое внимание особенно привлекла картина «Вузовки» Константина Истомина. На ней были изображены две хрупкие девушки в полутемной комнате, которые смотрели в окно, тускло освещенное вечерним зимним солнцем.

Вера встала у меня за спиной. Мне показалось или она действительно щелкнула каблуками?

— Вас привлекают образы, которые являются воплощением женственности. И вам, похоже, особенно нравятся темноволосые женщины, — заметила она. — Давайте пройдем в следующий зал. Надеюсь, там мы увидим то, что не оставит вас безучастной.

Я пошла за ней, уставившись себе под ноги. Неужели я чем-то выдала себя? Я решила, что мне следует должным образом выказать свое восхищение, когда она начнет расхваливать очередную советскую агитку.

— Ну вот и пришли. — Вера остановилась перед одним из холстов.

Я подняла глаза и ахнула. С картины прямо на меня смотрела женщина с ребенком на руках. Первые ощущения, которые появились у меня при взгляде на этот портрет, можно определить двумя словами: «теплота» и «золото». Изящный изгиб бровей, тяжелый узел волос, оттеняющий белизну шеи, точеные черты лица напоминали мне мать. Женщина казалась нежной и в то же время сильной и отважной. У ребенка, которого она держала на руках, были рыжие волосы и надутые губки. Это… была я в детстве.

Я повернулась к Вере и впилась в нее взглядом. Что все это значит? Что ты хочешь мне сказать?

Если Вера играла с нами в какую-то игру, то правила ее до сих пор были непонятны. Я лежала на продавленной гостиничной кровати и смотрела на настенные часы. Пять часов. Второе февраля было почти на исходе, но до сих пор никакого знака ни от матери, ни от генерала мы не получили. Я перевела взгляд на немытое окно: на улице уже начинало темнеть. Если я не встречусь с матерью в театре, значит, все кончено, подумала я. Больше надеяться не на что.

В горле запершило. Я взяла с прикроватной тумбочки графин и налила в стакан ржавую воду. Лили лежала рядом со мной: кулачки у головки, словно девчушка за что-то держится. Когда после галереи Вера подвезла нас к гостинице и спросила, есть ли у меня что-нибудь, чтобы «Лили не шумела» в театре, я сказала, что возьму с собой соску и дам ей детский пана-дол. Дескать, так малышка заснет и никому не будет мешать. На самом деле ни того, ни другого я не собиралась делать. Я уже решила, что просто хорошенько накормлю ее. Если Лили начнет плакать, я выйду с ней в фойе. И вообще, настойчивость, с которой Вера уговаривала нас сходить на балет, мне не понравилась.