Оптимисты - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Миллер cтр.№ 2

Он ел где придется, куда заносили его ноги. Португальское заведение рядом с аллеей, турецкое кафе в районе Ноттинг-Хилл, африканский ресторанчик на Холборн-роуд. Ел, платил, не разговаривая ни с кем, кроме официантов. Каждый день после обеда он заходил в киоск просмотреть передовицы газет. Раньше — именно так он думал о своей жизни до церкви в Н***, «раньше» — он ежедневно читал две, иногда три газеты, получая удовольствие от знания того, что происходит в мире, и от возможности быть в курсе. С тех пор как он вернулся, новости перестали убеждать его, как раньше; не из-за подозрения, что их выдумывают (хотя, достаточно долго работая с журналистами, он знал, что такое происходит нередко), а потому, что мир, о котором они сообщали, больше не соотносился с миром у него в голове — об этом месте вряд ли можно было сказать что-либо связное. Нынче он только просматривал, не появится ли сообщение из Африки, материал по следам убийств. Если что-то было, он выискивал упоминание о бургомистре, но отсутствие упоминания всегда приносило больше облегчения, чем досады. Он еще не был готов столкнуться с Сильвестром Рузинданой, совсем не готов.

С недавнего времени Клем стал частью публики, заполняющей дневные сеансы кинотеатров. Его абсолютно устраивали фильмы с парой-тройкой музыкальных номеров и бессмысленным финалом. В кинотеатре в Шепердз-Буш показывали «Завтрак у Тиффани»; окруженный пенсионерами и безработными, он умиротворенно смотрел картину до тех пор, пока, пощипывая струны маленькой гитары, Хепберн не запела неверным, прекрасным, хватающим за душу голосом «Лунную реку» [3] . Шатаясь, он пробрался мимо дремлющей билетерши наружу и поспешил, поражаясь самому себе, домой. В «Коронет» на Ноттинг-Хилл ему повезло больше. Американская комедия для подростков, как продолжение «Счастливых дней» [4] . За следующие три дня он смотрел ее три раза. Не нужно было следить за сюжетом, что-либо запоминать, чем-либо восхищаться. После каждого сеанса двустворчатые двери кинотеатра выметали содержание из головы, как кости с обеденного блюда, оставляя лишь память присутствия в зале да гарантированного на полтора часа чувства безопасности.

В погожие дни он иногда уходил в парк и спал на траве или сидел на скамейке, бесстрастно наблюдая, как девушки мажут ноги маслом для загара, а молодые няни — шведки, филиппинки — играют с детьми своих богатых хозяев. Отсутствие желания — а он не испытывал его уже много недель — вызывало у него недоумение. Он смотрел на женщин, как, возможно, будет смотреть на них, став престарелым маразматиком, когда от страстей остается кучка теплого пепла (если это и вправду так со стариками. А может и не так?). Но в его возрасте — в январе ему стукнуло сорок — жизнь без желаний напоминала ему постоянно снившийся в юношеские годы сон, в котором он, не будучи совсем живым или окончательно умершим, медленно таял, будто тонул в воздухе, с каждой секундой становясь все более невидимым, все менее заметным среди жизненной суеты. Это, конечно, тоже был симптом, хотя и довольно неожиданный. Может, пора обратиться за помощью? Поговорить с кем-нибудь? Он еще не звонил даже Фрэнку Сильвермену в Нью-Йорк, хотя, трясясь на заднем сиденье такси по дороге на авиабазу, они обменялись домашними номерами. Сильвермен был старше, опытнее. Другой. Покрепче? Бывалый ветеран с застрявшим в спине — ливанский сувенир — полудюймовым осколком гранаты. Такой, казалось, — казалось до того, как они пошли той ночью в церковь, — не растеряется среди хаоса, человеческой жестокости, защищенный от них прожженным, необычным даже для журналиста цинизмом.

У него была жена, писательница по имени Шелли-Анн, которая, по его словам, писала продававшиеся на вес романы об одиноких женщинах. Выпивая в баре отеля «Бельвиль» с Клемом, майором Нимо и двумя египтянами из комиссии ООН по делам беженцев, Сильвермен уверял их, что своей карьерой она попросту мстит мужу за его шатанье по свету, за распутство. Поможет ли она ему в трудную минуту? Захочет ли? Несмотря на россказни Фрэнка, их отношения казались прочными, они хорошо притерлись друг к другу; именно таким спасительным прибежищем он, Клем Гласс, легкомысленно не потрудился себя обеспечить. Теперь, чувствуя в нем нужду, он испытывал легкое отвращение. Жажда нежности, потребность ощутить прикосновение руки, которая закроет открывшееся (вид из окна или рану). Становилось все труднее узнавать себя, и каждый вечер, когда зажигались уличные фонари и между грязными домами повисал синевато-рыжий воздух, он силился вернуть себе бывшее уютное понимание жизни, покинувшее его, как он в глубине души знал, навсегда.

— Привет! Шелли-Анн и Сильвермена сейчас нет. Оставьте свой номер и имя, и мы перезвоним вам, как только сможем, — Затем следовал четырехсекундный хоральный обрывок — Канада, о Канада! — фиглярство Сильвермена, затем гудок.

Клем опустил трубку. Голос у жены был молодой, а все сообщение звучало так, будто она записала его в промежутке между какими-то интересными занятиями. Вовсе она не звучит одинокой или рассерженной, подумалось ему.

Он попробовал еще раз, через час.

— Привет! Шелли-Анн и Сильвермена сейчас нет…

Происшествие:

Шагая в воскресенье вечером, часов в одиннадцать-полдвенадцатого, по Портобелло-роуд, в одном из темных дверных проемов на другой стороне улицы он услышал сдавленные женские рыдания, усилившиеся, когда он проходил мимо; они резко оборвались, затем прорвались вновь, толчками ударяя его теперь между лопаток. Стоило ему их услышать, как во рту пересохло и стало трудно дышать из-за бешено заколотившегося сердца. Но чего он испугался? Практически на любой лондонской улице шатаются печальные, потерянные тени, однако звук был для него невыносимым; он ускорил шаг. Девушка шла за ним, пытаясь догнать и жалобно взывая, пока он не остановился. Они стояли напротив шашлычной. Продавец протирал прилавок, готовясь закрывать на ночь. В свете неоновой рекламы — петуха — он рассмотрел, что ей было около двадцати. С протянутыми руками, с размазанной под глазами тушью, она стояла перед ним, дрожа, и старалась объяснить что-то, что с ней случилось. Он не сразу понял из обрывков ее речи, на каком языке она говорит, потом разобрал — испанский. Она несколько раз повторила «violar» или «violada». Протянула ему телефон. Он взял его, позвонил в полицию, сообщил оператору о нападении на молодую девушку и дал адрес шашлычной. Оператор спросила его имя, но он оборвал звонок и вернул телефон девушке. Она словно обмякла и стояла теперь, как стоят дети, когда им нестерпимо нужно в туалет, или как человек, получивший сильный удар в живот. На них уже смотрели люди из бакалейной лавки, двое — в длинных серых фартуках. Клем пытался сообразить, как сказать по-испански «они сейчас приедут», но через несколько мгновений вспомнил глагол «идти». «Я идти», — сказал он и зашагал от нее прочь. Он думал, что, возможно, она опять последует за ним, но ошибся. А может, у нее не было сил.