Оптимисты - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Миллер cтр.№ 16

Право, жаль, что Клэр придется все это выслушивать; больно представлять ее лицо, гримасу недоумения при попытке переварить принесенные Фиак новости. Может, послать ей открытку? Идея была до смешного несостоятельной, но он ухватился за нее, поскольку она еще входила в число все уменьшавшегося ассортимента доступных ему вариантов; он немедленно пошел в киоск, выбрал на крутящемся стенде открытку с ярко раскрашенным видом аэропорта, которая, может, даже вызовет у нее улыбку, или вызвала бы раньше, и пристроил ее на стопке журналов. Он мог бы написать ей, что все еще ощущает въевшийся в кожу сладковатый, неотступный смрад разложения. Что она тоже почувствовала бы его. Что он не в силах ей помочь. Хотел бы, но, увы. Что он в его состоянии не должен даже пытаться сейчас помогать ей. Вместо этого он вывел: «Срочный вызов! Скоро сообщу. Привет Финоле». Адреса он не знал, но решил, что краткое «Клиника „Итака“, Сев. Данди, Шотландия» донесет его открытку адресату.

Он летел рейсом «Эйр Канада»; пустых мест в салоне почти не было. Пассажир в соседнем кресле коротал время, разгадывая кроссворды в маленьких книжечках. Клем просмотрел фильм, затем заказал пятый стакан вина у молоденькой белокурой стюардессы, выполнявшей обязанности со старанием, заставлявшим предположить, что она работает не больше недели. День растянулся. Под ними, уходя к четко очерченному горизонту, расстилались синие, постепенно темнеющие до черноты облака. Поднялась красная в лучах медленно заходящего солнца луна, и на какое-то время мир за прохладной оболочкой двойного стекла приобрел фантастические, совершенные, неожиданно-прекрасные черты. Ему вспомнился отзыв Фиак о радуге: «Естественно, это ничего не предвещает». Странно тогда, что красота продолжает действовать так убедительно, так мощно заявлять о глубинной сущности мира, об изначальной, изначально устремленной к добру морали. Он откинулся в кресле. С головой уйдя в головоломки, сосед продолжал обводить шариковой ручкой найденные в бессмысленной путанице букв слова. От него веяло блаженным покоем; происходящее в небесных сферах его не интересовало.

Клем прочитал от корки до корки дорожный журнал. Знаменитые рестораны, заботящиеся о социальном благополучии бизнесмены, опутанные нитями авиарейсов континенты — все это лукаво намекало на то, что «Эйр Канада» обеспечит им перемещение из одной изысканной культуры в другую. Когда он опять поднял глаза на телеэкран, маленький нарисованный самолетик застыл на высоте тридцати шести тысяч футов над канадским восточным шельфом. Голос старшего помощника капитана, вызывающий в памяти рекламы бурбона или хороших сигар, посоветовал им перевести часы на местное время. В Торонто — приятная погода, чистое небо, восемнадцать градусов, легкий западный ветер. Клем прислонил голову к подголовнику. Вслед за проведенной в квартире Клэр ночью последовали две другие, в Лондоне, — в полном изнеможении он проваливался все глубже и глубже. Он начал почти панически бояться, что уже никогда не сумеет найти желанного отдыха, но сейчас, попав в промежуток между временными поясами, под действием вина, шума двигателей и царившего в кабине полумрака он забылся, уснул, как забившийся в нору зверь, и очнулся, только когда молоденькая стюардесса постучала его по плечу, прося пристегнуть ремни.

Через пятнадцать минут они начали разворачиваться над сетью огней. Сосед отложил в сторону книжку и шариковую ручку. На экране самолетик замер над городом. Высота уменьшилась до пяти тысяч, трех, полутора. Клем смотрел на фары машин, мелькающие внизу вдоль дороги, окаймленной темнотой, которую он принял за воду. Он думал о мертвых, истончившихся, как листья, толпящихся среди живых. Уж не они ли привели его сюда? Несметные толпы, вновь и вновь излагающие разбитыми ртами свои истории. Кроме голоса, у них ничего не осталось; их истории, жалобы становились с каждым повторением все пронзительнее. Неспособные сами сдвинуть с места ни тела, ни камня, голосами и стенаниями они вербовали живых, скрывая от них, пока удавалось, суть желанного возмездия, жертвоприношения, свой порожденный убийствами аппетит.

На мобильном телефоне Сильвермена Клем оставил сообщение с названием и телефоном своей гостиницы — «Отель Триллиум», недорогое заведение номеров на тридцать на окраине китайского квартала. Управляющий — высокий худой мужчина — походил на Джона Стейнбека с фотографий, сделанных в России в 1940 году. Он выдал Клему включенную в стоимость проживания карту и объяснил, что, поскольку в гостинице вышел из строя кондиционер, он получит скидку в пять долларов за ночь.

Утром Клем опять позвонил Сильвермену, на этот раз механический женский голос сообщил ему, что требуемый номер отключен (Клем понял, что таким образом телефон превращался в эффективное устройство для уклонения от разговоров с людьми, точно так же, как фотоаппарат часто превращался из средства разглядывания мира в ящик, за которым можно укрыться).

Он вышел прогуляться по китайскому кварталу. Около десяти нашел какое-то кафе и устроился рядом с группой студентов, шумно потягивавших через соломинки молочные коктейли и с гнусавым акцентом обсуждавших, как прошлой ночью им кто-то наподдавал хороших пиндюлей. Выйдя опять на улицу, он засунул карту в карман и пошел наудачу. Было гораздо жарче и влажнее, чем он ожидал. Из телефонных будок он дважды пытался дозвониться до Сильвермена, но каждый раз попадал на женский голос, сообщавший, что номер отключен. Жара действовала угнетающе. Бродя между небоскребами финансового района — гигантскими, похожими одно на другое зданиями, напоминающими фаллические памятники денежным мешкам, — он ругал себя за то, что пустился в такое далекое путешествие, имея в руках лишь клочок бумаги с номером. Даже для него, привыкшего к дальним странствиям и вопиющей небрежности в подготовке командировок, это было чересчур экстравагантно. Пусть он не мог оставаться в Данди, пусть не решался жить в Лондоне. Но что ему нужно было от Фрэнка Сильвермена, который, как он начал подозревать, возможно, нарочно от него скрывался? По первому капризу он ринулся в трехтысячемильный перелет; но в этом липком, прилизанном городе делать ему было абсолютно нечего.

Чтобы добраться обратно в «Триллиум», пришлось шагать целый час. Он принял холодный душ, а потом улегся на покрывале, обсыхая. Полуопущенные шторы создавали в комнате приятный полумрак. В пограничном состоянии между сном и реальностью ему вдруг захотелось подрочить, испытать сладостное (почти забытое за последние месяцы) возбуждение. Он вспомнил Зару, прелестный, соблазнительный румянец, заливающий ее шею и щеки перед самым оргазмом. Член в руке начал наливаться, но образы уже менялись. Другие лица, звуки, намерения: прокручивающаяся в голове лихорадочная, мелькающая вспышками кинопленка, кабиночная порнография, которой он не хотел или не подозревал до весны, что может хотеть.

А теперь? Что выявили в нем эти часы, проведенные на горе? Это и есть самопознание? Это?

Он поднялся с кровати, оделся, побрился особенно аккуратно, словно этой тщательностью пытался скрыть какие-то следы, соскрести с кожи внезапно проступившую тень животного. В спальне, чтобы избавиться от дурной энергии похоти, он несколько раз отжался, сделал приседания, тридцать упражнений для пресса. Нужно было держаться, даже если он не обманывал никого, кроме себя, делать вид, что он — добропорядочный гражданин с благопристойными желаниями и скромными запросами. Человек, не приводящий в профессиональную стойку магазинных охранников, не вызывающий подозрительных прожигающих взглядов у женщин и детей. Одеться, побриться, подтянуться. Вести себя прилично. Не плевать на мостовую, не класть ноги на сиденье, не напиваться с утра пораньше. Не хватать за руки прохожих, умоляя их помолиться за твою душу. Не рассказывать о том, что тебе известно. Не выдавать своего страха.