Русь и Орда - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Каратеев cтр.№ 198

— Может и такое статься, да только едва ли. Для Мамая наиглавное — это деньги. С Тверского князя он уже за ярлык получил, поди, немало, а теперь, ежели я дам больше, он по корысти снова мне его вернуть может. Знаю, дорого это станет, да что сделаешь? Надобно дать, инако несдобровать Москве. А что до случившегося с Михайлой, — буду говорить Мамаю, что не допустил его во Владимир потому, что к ярлыку его веры не имел, ибо невдавне ярлык на великое княжение мне самому был даден. Вот, мол, и думал я, что и ярлык, и посол ханский — все это лишь Михайлин обман. Мамай хотя в душе тому и не поверит, да, чтобы получить денежки, притворится, что поверил и что гневаться на меня не за что. Глядишь, все оно и обойдется ладом, — возвернусь, даст Бог, не только живым, но и с ярлыком.

— Оно так, — промолвил святитель после довольно долгого молчания. — Мысли твои разумны, тако же и мне думается. Но все же татарская душа — потемки. Может, и схватят тебя…

— Все в руках Божьих, отче. А мне ли за Русь не поставить голову на кон? Коли надо, так надо.

— Подумай еще, сыне. Ведь ты надежда Руси!

— Потому мне и надобно ехать! Благослови, отче!

— Коли так, езжай, княже. Благословляю тебя на подвиг, молитва моя будет с тобою денно и нощно. Всею Русью станем за тебя молиться, и верю: Господь ту молитву услышит и тебя сохранит!

Понимая, на какой риск он идет, Дмитрий Иванович перед отъездом написал духовное завещание и сделал все нужные распоряжения на случай своей смерти или пленения в Орде. На время своего отсутствия управление всеми государственными делами он оставил в надежных руках митрополита Алексея, а военную власть передал князю Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, недавно женившемуся на его сестре Анне и с той поры ставшему верным сподвижником и одним из лучших воевод князя Дмитрия Ивановича [273] .

Покончив с этими делами, пятнадцатого июня 1371 года князь Дмитрий выехал из Москвы. Чтобы внушить Мамаю должное уважение и сразу дать ему почувствовать разницу между собой и тверским князем, он обставил свою поездку небывалой пышностью. Не считая бесчисленного количества слуг, его сопровождала свита, насчитывавшая больше сотни зависимых князей, бояр и приближенных дворян, соперничавших друг с другом роскошью нарядов, великолепием коней и богатством вооружения; сзади на могучих гривастых лошадях ехал охранный отряд — тысяча воинов-богатырей, подобранных с особым тщанием, все в шлемах-шишаках и в кольчугах с ярко начищенными зерцалами. Погляди, поганый Мамай, на Святую Русь да семь раз подумай, прежде чем посмеешь посягнуть на ее государя!

До реки Оки великого князя провожало множество москвичей и сонм духовенства во главе с самим владыкой Алексеем. Тут, на переправе, был им отслужен торжественный молебен за успех трудного дела и дано было последнее благословение уезжающим. После того святитель возвратился в Москву, а князь Дмитрий продолжал путь в ставку Мамая, куда и прибыл вполне благополучно месяц спустя.

На ту же осень князь великий Дмитрей Ивановичь выйде из Орды, милостию Божиею все по добру и по здорову, такоже бояры его и слуги. А княжения великого под собою покрепил, а супостаты свои и супротивники посрами. И выведоша с собою из Орды княжича Тферьского Ивана Михайлова, откупиша его в долгу от татар и даша по нем десять тысячь серебра, еже есть тьму рублев, и приведоша его на Москву и седе у Алексея у митрополита дондеже, паки выкупиша его князь Михайло.

Симоновская летопись

«И вот этакая мразь завладела Ордою и ныне тщится повелевать Русью!» — думал князь Дмитрий Иванович, стоя в почтительной позе посреди роскошно убранного шатра и с затаенной брезгливостью глядя на тщедушную фигуру Мамая, важно восседающего на высоком квадратном диване, к которому, как к трону, вели две широкие ступени, крытые красно-золотой парчой.

Вид у Мамая и впрямь был далеко не величественный. Он это понимал и сам, а потому убожество своей наружности старался восполнить внешним великолепием и богатством наряда, в котором все было искусно рассчитано на то, чтобы сделать менее заметными его физические недостатки. Но ни высокие каблуки на красных, шитых жемчугом сапогах, ни пышно вздыбленная чалма, из-под которой выглядывало сморщенное личико с приплюснутым обезьяньим носом и с жидкими сосульками седеющих усов, не были в состоянии скрыть его малого роста, а нарочито просторный, сверкающий драгоценностями халат, только лишь пока эмир сидел, не позволял заметить, что левое плечо у него гораздо ниже правого.

Однако под этой невзрачной оболочкой таились качества, которые позволили Мамаю не только приобрести в Орде господствующее положение, но и сохранить его в течение двадцати лет беспрерывных кровавых смут, стоивших жизни нескольким десяткам ханов.

Он, хотя и не был чингисидом, принадлежал к одному из могущественных княжеских родов, что позволило ему жениться на дочери великого хана Бердибека, который в конце своего царствования сильно болел, а потому все дела управления постепенно очутились в руках Мамая. В начавшейся после смерти Бердибека смуте он сразу показал себя человеком решительным, коварным, мстительным, а главное — всюду имеющим свои глаза и уши, что позволяло ему вовремя обнаруживать все направленные против него заговоры и беспощадно расправляться со своими врагами.

Сам не имея права на престол, он сажал на него своих ставленников, во всем ему покорных; если же подобный хан начинал проявлять строптивость, Мамай его уничтожал и заменял более покладистым. Но свое политическое значение он, может быть, сам того не сознавая, особенно укрепил тем, что в разгоревшихся усобицах показал себя последовательным и непримиримым врагом белоордынского династического начала. Это невольно объединяло вокруг него большую часть уцелевших потомков и родичей хана Узбека, а также всех приверженцев и ставленников ханского рода, исстари царствовавшего в Золотой Орде, а теперь вытесняемого белоордынскими ханами.

Мамай и Дмитрий сегодня впервые видели друг друга. И если татарский сатрап вызвал у русского князя чувство презрения, граничившего с гадливостью, то рослая и статная фигура Дмитрия в Мамае прежде всего пробудила зависть, смешанную с совершенно непроизвольным, подсознательным уважением. Оно подкреплялось еще и тем бесстрашием, с которым московский князь не побоялся после всего случившегося лично явиться в Орду, хорошо зная, что здесь легко может найти свою смерть.

Сознание того, что достаточно будет одного его слова, чтобы эта крепко посаженная удалая голова слетела с плеч, несколько примирило Мамая с физическим превосходством Дмитрия, и он вызывающе сказал:

— Ты умно сделал, что сам приехал сюда, московский князь. Иначе я бы приказал своим воинам опустошить твою землю и привести тебя на аркане!