Атаман Войска Донского Платов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Венков cтр.№ 129

В начале 33-го года вернулся он из Грузии, состоял по старшинству в производстве [204] первым, еще через два с половиной года отбыл на службу с полком Кононова на Кубань. Кононов Михаил Васильевич добрейшей души был человек, сам из скородумовских [205] . Познакомились они с Кисляковым в Атаманском полку, куда Кононова мальчишкой в 14-м году вписали. Потом вместе в полиции служили. Миновав счастливо перебор в полиции, ушел Кононов на Кавказ, а с началом очередной турецкой войны отличился, воевал в одном полку с Василием Кисляковым, за Журжу получил орден, под Шумлой бил турецкую кавалерию так, что «перья с нее летели», но и турки влепили ему в поясницу с раздроблением костей.

Но не только служение Марсу было уделом донских казаков. Начитавшись, по рекомендации Денисова, сентиментальных романов, ударились донцы в «амуры». Рассказывали в войсках, на линии стоящих, о том, как сотник Иван Бударщиков по страстной любви самовольно женился на вдове умершего унтер-офицера Глухова, Вассе Ивановне, за что, по предложению генерала Эмануэля, был арестован на месяц, а через год оный сотник от нанесенных самим себе в живот кинжалом ран помер. И Кононова, хотя и раненного, совершенно преступная страсть повлекла по пути галантных похождений. Перед тем как полк получить, женился он, если послужному списку верить, «по жалобе об обольщении» (то есть был вынужден это сделать по причине жалобы той, кого «обольстил». — Прим. ред.), но меньше чем за полгода развелся, так как жена его молодая упорхнула в Бухарест — сщеплять [206] — и на вызовы супруга не откликалась. То-то Степан Алексеевич потешался…

Из полка Кононова при новом атамане Власове и потащили его по судам, решив, что на похищенную им сумму для половины полка строевых коней можно справить. «Суета, Господи, суета… Прости нам грехи наши…»

Так и шло бы все, как задумано, но однажды весной прилег Степан Алексеевич вздремнуть после обеда и уснул. Снилась ему Финляндия…

Поверие было, когда служили там: вырезали враги на берегу Ботнического залива в Рождественскую ночь сотню казаков, нашли потом бугорки заснеженные, да торчала, как за подаянием, из сугроба рука, и не таял в ней ворох нападавших с неба звезд-снежинок; говорили, что рвутся домой неуспокоенные казачьи души, ночью взлетает в небо сотня и, склонив пики, торопит коней на милый сердцу Дон.

В караулах на берегу вглядывался Степан в небо. Прошел он к тому времени огонь и воду, но кто ж в восемнадцать лет в чудеса не верит? Так ничего и не видел тогда. А теперь увидел…

Из-за снежного холма, спящего над оледеневшими водами залива, уколов небо пиками, вышла, зачернела сотня. Верхоконные рысили молча и сосредоточенно; опережая их, летели звяк и топот. Они приближались к Степану и смотрели то ли сквозь, толи выше него.

Поравнявшись, командир их, сурового вида седой есаул, сжав челюсти и напрягая все душевные силы (Степан чувствовал это), рванулся и вместе с конем оторвался от снега. И все остальные всадники, перейдя с тряской рыси на плавный намет, взмывали, как через препятствие, и, забыв опуститься, рассыпаясь и волнообразно перепадая на зыбкой серебристой тропе, забирали все выше и выше…

И Степан, перемещаясь вместе с ними, упоенный ощущением полета, раскрывшейся в секундах вечности, во все глаза, но спокойно — вечность только лишь впустила его, — смотрел на сверкающих, будто заиндевелых, понукающих коней казаков: «Домой… домой…» Чудится мне иль настал конец света?

Мертвые скачут… Нет, это снится… Что же вы гоните ваших коней, разве дано вам домой воротиться?..

Часы, сестрина гордость, ударили семь пополудни. Проснулся он в угнетенном состоянии, как и всякий проспавший закатное время. С тех пор незаметно все переменилось.

На люди Кисляков не показывался. Запирался в дальней комнате большого, мертвенно притихшего дома, избегал призраками бродивших домочадцев.

Мимо текла суетливая жизнь молодой казачьей станицы, отмерялась колокольным звоном, пушечной пальбой.

Сутками лежит есаул на узкой койке под настенным грузинским ковриком, невидящими глазами в окно смотрит. Последние годы, оказалось, совсем душу вымотали: «Разжалуют! Разжалуют! Господи, хоть бы не каторга! Спаси и помилуй, Господи! Господи! Господи! Хоть бы не каторга! Брал! Кто ж не берет?! Запутали, черти, донского казака! Господи! Господи! Все пропало. Позор на веки веков. Разжалуют!.. Тридцать лет службы! Господи, за что? За что, Господи?»

Есаул лежит неподвижно, лишь мысли, как птица в силках, мечутся. Чего человеку бояться, коль душа бессмертна? Смерти Степан Алексеевич не боится. Под Дрезденом на шестидесяти шагах били по нему французы батальонным огнем, да и дальше не легче было, — но службу нес, «поступая всегда, как надлежало исправному офицеру». Чего ж бояться ему? Бесчестия… Все проклятый сон перевернул…

Теперь, после восшествия государя Николая Павловича на престол, эполеты с господ офицеров что ни день рвут. Запретил царь по одному чину снимать, «ибо во всех чинах должны быть честные люди, а понижать чином за проступки есть унижать чин, в котором столь же честно служить, как и во всяком». Рвать, так с мясом… Покойник Александр положил, чтоб лица, «кои за гнусные пороки разжалованы в рядовые с лишением дворянского достоинства, без выслуги впредь к производству отнюдь не представлялись». А нынешний и срока выслуги не назвал, сказал туманно: «До выслуги или до заслуги, ибо без отличной службы не можно предусмотреть срок выслуги». А ты поди, выслужись из рядовых, когда тебе за сорок…

Под вечер, когда синева томная залепляет окна, вообще чертовщина в голову лезет. Побег… Мятеж… Разбой на дорогах… Лишь бы не ступить на метеный плац, не рвали бы эполет… Их и рвать-то не будут. Придет собственноручная Его Императорского Величества конфирмация: «Быть по сему», и напишешь: «Объявлено. Подписал разжалованный из есаулов в казаки… такой-то…» Господи!!! И всплывает даже то, о чем… «помер бы Государь, может, прощение б всем вышло…»

Нагревается дымом полая стена [207] , припекает, кровь приливает к голове; вскакивает есаул, по комнате мечется. «…Лишив чинов, дворянского достоинства, знаков отличия, написать в казаки…» Господи!

Но вот синева густеет, зацветает тусклыми огоньками соседних окон, и вроде бы легче становится Степану Алексеевичу. Отпускает… Заезжает к нему из Аксайской брат двоюродный, Петро Андреевич (в Новочеркасске он по доверенности от вдовы полковницы Мельниковой по делам ходатайствует), говорит вполголоса: «Чего это ты, Степа, залез в нурё и не вылазишь? Прям никакой стал…», а больше молчит понимающе. Сам через такое прошел. Степан Алексеевич пока еще в списке служивых есаулов Войска Донского вторым стоит. Каково с такого бугра падать!