Аттила - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Нэйпир cтр.№ 73

Прошло много долгих минут прежде, чем звуки, которыми они обменивались, приобрели какой-то смысл и начали превращаться в слова, и многие из них все повторялись и повторялись, как бормочущее эхо: они называли друг друга по имени все снова и снова, словно пытаясь убедиться, что чудо свершилось и они снова вместе; а время от времени между поцелуями слышалось кельтское слово «cariad».

— Киддвмтарт, cariad…

— Сейриан, cariad…

Но все же они отступили друг от друга на шаг, не в силах разнять руки, но уже в силах посмотреть друг другу в глаза, и ничего уже не расплывалось перед глазами, и уже не нужно было тотчас же снова вцепляться друг в друга.

Через ее плечо он увидел маленькую девочку с большими темными глазами и копной темных кудряшек, робко выглядывавшую из двери. Эйлса. Он хотел поднять ее на руки, но она убежала. Он засмеялся и обернулся к Сейриан — и застыл на месте. Такое выражение лица…

— В чем дело? — требовательно спросил он. А потом: — Где Кадок?

Она снова упала в его объятия, но теперь в этом не было ни радости, ни мира.

Вечером они долго сидели при мерцающем свете сальной свечи, переплетя руки, и сердца их находили некоторое утешение в мерном детском дыхании Эйлсы в ее деревянной кроватке.

Свеча мигала, и они страшились этого. Они страшились, что она сейчас погаснет, и возносили в сердцах молитву, чтобы она горела вечно. Сейриан ощущала в себе вину, пригибавшую ее к земле, как тяжелый серый груз. А Люций ощущал приливы пылающего гнева, которые с негодованием подавлял: нелепый и постыдный гнев, словно можно обвинять его жену за то, что случилось. Они пытались разговаривать ломаными, запинающимися фразами.

— Я писал, — говорил он, — но…

— С cursus покончено, — отвечала она. — Говорят, теперь даже в Иске не получают писем.

— Но ты знала, что я вернусь.

Она кивнула.

— Я всегда это знала. Если бы с тобой что-нибудь случилось, я бы почувствовала.

Он почувствовал себя уязвленным, и гнев вспыхнул снова. Почему он не почувствовал, что случилось с Кадоком? Вот в чем разница между мужчинами и женщинами, подумал он. Женщины связаны с теми, кого они по-настоящему любят, серебряной нитью, тоньше, чем паутина. У мужчин таких нитей нет, а если и есть, то они высыхают и отмирают из-за равнодушия; или мужчины раздраженно рвут их, ощущая груз своей ответственности, как более тяжелый, и ограничивающий, и карающий их, не то что шелковая паутинка, которую чувствуют женщины. Для женщин эти нити такой же сладкий груз, как младенец в утробе.

— Месяца два назад, — сказала она, — ты очень болел. Я всю ночь дрожала, а утром вся спина была в рубцах.

Он кивнул. В ту ночь его избивали в подвалах императорского дворца, но этого он ей не расскажет.

— Теперь я здоров.

— И ты опять уйдешь?

— Мне придется опять уйти.

Она кивнула, опустила глаза, и на передник закапали слезы.

— Но в конце концов я вернусь, — сказал он. — Мы вернемся.

Она опять кивнула.

— А мы будем вас ждать.

Они всю ночь проспали, обнимая друг друга, в молчаливом отчаянии прижавшись друг к другу, и чувствовали между собой темное пространство — своего исчезнувшего сына. Ноющую пустоту, которую нельзя игнорировать или заполнить.

Люций проснулся до зари и поднялся на холм позади дома. Меркурий, предвестник солнца, висел на восточном небосклоне, как крохотная лампадка, и Люций понимал, что Британия уже не просто мирный, уединенный, окутанный туманами и забытый остров на краю Европы. История и мир ворвутся сюда, и нет в мире племени, даже в отдаленных горах Скифии которому неизвестно оружие войны.

Туга Бин мирно спала в загоне позади дома, как серое привидение. Люция захлестнуло ощущение всех жизней, живших когда-либо в этой долине; радостей и трагедий тех семей, что обрабатывали эту землю и любили эти холмы и леса. И всех людей, всех родителей и детей, что еще появятся в следующие сотни и даже тысячи лет, с их новыми языками и странными богами. При этой мысли голова его закружилась. Столько людей, столько историй, и после каждого останется лишь царапина на земле Думнонии, царапина в шесть футов в этой тучной красной земле. И она тоже скоро зарастет травой и будет забыта.

Он вернулся мыслями к настоящему, к всепоглощающему сегодня, в котором нужно жить и которое нужно принять вместе со всем, что оно из себя представляет. Каждый миг жизни чудесен, сказал ему однажды мудрый человек, и неважно, насколько он ужасен. Жизнь сама — чудо. Золотой солнечный ободок показался над горизонтом, и солнечный свет заструился на вершины дубов, как расплавленное золото. И Люций поднял лицо к его далекому теплу и начал молиться о помощи. Он молил неизвестного властелина вселенной помочь в это время печали и страха.

И помощь пришла, но это был не сияющий юный бог в солнечной колеснице, спускающийся с небес, и не богиня в белых одеяниях, беззвучно выходящая из-за деревьев в золотых сандалиях. Помощь пришла в образе простого смертного: потрепанный старик в поеденной молью фригийской шапочке, который спускался с вершины холма на севере, постукивая кривым тисовым посохом по испещренной кремнем известковой тропинке.

Люций уставился на него, забыв о начатой молитве.

— Этого не может быть, — прошептал он.

Человек приближался. Очень, очень старый мужчина с длинной седой бородой, но при этом он весьма энергично спускался с холма, большими, уверенными шагами, очень подходившими его облику — поджарый, жилистый, ростом выше шести футов. Был он безоружным, за исключением узловатого тисового посоха в правой руке. Но даже в его походке чувствовались властность и целеустремленность. Он поднял вверх лицо, и даже на таком расстоянии Люцию показалось, что он видит огонек в этих глубоко посаженных ястребиных глазах.

— Гамалиэль, — прошептал Люций.

Старик заметил Люция и улыбнулся. Они пожали друг другу руки.

— Люций, — произнес Гамалиэль.

— Старый друг, — отозвался Люций.

Гамалиэль снова улыбнулся, но Люций слишком взволновался и мог только смотреть на друга и пожимать ему руку.

Появилась Сейриан. Старик обнял и поцеловал ее, отодвинул от себя и всмотрелся в ее лицо из-под кустистых серых бровей.

— Ах, Сейриан, Сейриан, одна такая на миллион, — вздохнул он. — Будь я не несколько столетий помоложе…

— Руки прочь от моей жены, — вмешался Люций.

Гамалиэль наклонился, запечатлел на ее щеке еще один поцелуй и снова выпрямился в полный рост.

— Я, знаете ли, здорово проголодался, — заметил он. — У вас там не булькает на медленном огне овсянка? Вы же знаете, как я ее люблю.

Сейриан развела огонь в очаге и поставила греться молоко с водой, а когда оно закипело, засыпала и начала помешивать овсяную муку. Они сидели, поставив на колени дымящиеся миски с овсянкой, залитой густыми желтоватыми сливками, и завтракали в дружеском молчании.