Петербургский ковчег - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Зайцев cтр.№ 49

Выслушав эти его слова, Аполлон подумал, что не скорбеть о былых поражениях и не торжествовать недавние победы надо бы русскому человеку, и не зариться на чужие райские кущи, а надо бы ему навести порядок в собственном доме, который усилиями прежних государей и прежних поколений россиян только возведен под крышу, а внутри еще не отстроен... Вот она — русская идея. Это — русский Дом. Он заблистать должен чистыми окнами, он прославиться должен разумным укладом, а не патриархальным «Домостроем» и не провинциальной дикостью помещиков-самодуров, не краснобайством титулованных бездарей, ведущим к обнищанию страны. Русский дом должен стать чудным дворцом посреди земли обетованной, должен воссиять, чтобы в свет и в будущее его поверили и чтобы к Дому этому потянулись...

Так Аполлон подумал и так сказал.

Многие посмотрели на него удивленно — столь неожиданной показалась его мысль. А кое-кто (господин Бастурмин, например, человек воинственных взглядов) и раздраженно — поскольку не мыслили политику российского государства без влияния вовне, без новых завоеваний...

... Все эти разговоры по существу и оставались только разговорами, ибо собравшиеся господа были слишком далеки от мысли о переходе к практическим действиям. И последний забулдыжный казак в мятежном войске помянутого Пугачева сделал в свое время для подрыва державной основы более, чем все господа, нескучно проводившие время в доме Милодоры. Разве что разговоры эти, могущие быть отнесенными к разряду досужих, в некоторой степени отражали формирующееся в славном Санкт-Петербурге общественное мнение. Вряд ли даже влияли на него, — что уже было бы зерно...

Пожалуй, граф Н. лучше других господ понимал, что общество их беззубо и безвинно, и только человек наивный мог воспринимать тайные собрания всерьез. Кто-то из собирающихся здесь попросту отдавал дань моде (быть в оппозиции Алексею Андреевичу Аракчееву стало в моде), кто-то тешил самолюбие — вот ведь какой я деятельный человек! на что-то да пытаюсь влиять!., а кто-то (фон Остероде) занимался откровенным самолюбованием.

Граф Н., должно быть, просто тихо любил. И каждый раз, приходя в дом Милодоры, приходил только ради Милодоры — ради того, чтобы видеть ее. Так это представлялось Аполлону.

И, по всей вероятности, Аполлон был не далек от истины. Человек достаточно проницательный, он не отказывал себе в удовольствии понаблюдать за графом. Граф был стар — много старше при внимательном рассмотрении, чем казался на первый взгляд. Граф был сухощав и отличался здоровым цветом лица и даже легким румянцем, поэтому казался моложе. Видно было по его поведению, что он старался насладиться настоящим. Он не торопился, не суетился. Он проживал с чувством каждую минуту настоящего: любовался светом, играющим в гранях хрустального бокала, любовался, не иначе, блеском золотых куполов, любовался Милодорой, наслаждался звуком ее голоса... Он, конечно же, был эстет... Он ощущал себя среди красоты (в присутствии Милодоры что ему, мудрому мужу, эти пустопорожние споры молодых!); наверное, ощущал себя сопричастным к красоте. Так понимал его Аполлон: граф, кажется, был и этим светом в гранях бокала, и этим золотым блеском, и самим голосом красавицы Милодоры. Граф, пожалуй, не сожалел о прошлом, которого не вернуть, — не искал вчерашнего дня, — и не мечтал о будущем, которого осталось мало. Он ничего из деяний прошлого не хотел повторить или исправить. Он был добрый старик, и он был сильный старик. И, конечно, страдал от той любви, что припозднилась.

... Граф продемонстрировал в эту ночь, что он не только искусный собеседник и опытный спорщик, но и то, что очень тонко чувствует настроение человека и понимает, чем живет этот человек; продемонстрировал и умение свое управлять обществом, умение подталкивать общий разговор в то русло, какое ему интересно, и, раззадорив публику, как бы отходить в тень.

Аполлон составил о графе Н. достаточно высокое мнение: этот человек, хоть и старик, при желании умел быть душой общества; граф вполне мог владеть вниманием любой красавицы из света, и то, что Милодора сейчас была не с ним, зависело не только от ее желания или нежелания, но и от его согласия и одобрения. Верно, граф счел, что Аполлон более подходит Милодоре, и не стал мешать Аполлону. Каких усилий воли это стоило графу, не трудно было догадаться, бросив лишь один взгляд на красавицу Милодору. И Аполлон признателен был графу за его мудрость и мужество.

Аполлон проснулся в это утро поздно. После ночных дискуссий он позволил себе понежиться в постели лишние часок, другой. Откинулся на подушку и, перебирая в памяти ночные разговоры, вспоминая, как грустна, но как все же хороша была Милодора (кто поспорит с тем, что многих людей украшает грусть!), сам не заметил, как опять уснул. Около полудня в дверь постучали. Он не сразу проснулся. Стук повторился. Аполлон открыл.

Это приехал Карп Коробейников, управляющий. Он поклонился в дверях:

—Помоги вам Христос, барин!...

Аполлон не обратил на его приветствие ровно никакого внимания, опять бросился в постель.

—Давно тебя не было, Карп. Ты не болел? — впрочем, задав вопрос, Аполлон не дожидался ответа, кивнул в угол комнаты, за ширму. — Там... поешь что-нибудь...

Карп с сумрачным видом доставал из корзины продукты и выкладывал их на стул, а также на широкий подоконник:

—Вот хлеб от Марфы. Как всегда, теплый был, когда Марфа его заворачивала...

—Как Марфа поживает? — спрашивал Аполлон, без интереса поглядывая на хлеб, завернутый в крестьянский платок.

—Поживает, слава Богу!... А вот масло от Феклы...

—Как там Фекла? — перед мысленным взором Аполлона появились руки этой женщины — красноватые, припухшие, пахнущие молоком, но лица ее вспомнить не мог. — Не забыла еще, как я помогал взбивать ей масло?

—Слава Богу!... А вот сало от Степана...

—Экий набожный ты человек, Карп... Здоров Степан?

—Здоров. А набожный... обыкновенный.

Аполлон подумал, что пора бы уже вставать.

—А как барышни Кучинские? Замуж не повыходили?

—Да Бог с ними — с барышнями...

Аполлон улыбнулся сквозь дрему:

—Заладил: Бог, Бог...

Карп не ответил, тихо стоял у стола.

—Что молчишь, Карп?

Управляющий опять не ответил.

Аполлон в удивлении открыл глаза, обернулся:

—Карп?

Карп Коробейников тыльной стороной ладони утирал слезу со щеки.

Предчувствие кольнуло Аполлона в сердце:

—Что?

—Беда у нас, барин.

—Брат Аркадий? — Аполлон сел в постели; дрему как рукой сняло. — Что с братом? Почему молчишь?...

—Помер ваш брат, барин...

—Ах ты Господи!... — Аполлон покачал головой. — Почему сразу не сказал?... Масло... сало... Когда?

—Вчера, — Карп громко высморкался в платок, вытер покрасневшие глаза. — В минуту и помер, не мучился. Барин Кучинский с ним в игру турецкую играли... Глядь, а Аркадий Данилыч — белый, как мел, и не дышит... Бог прибрал. Хорошая смерть...