Погребенный светильник - читать онлайн книгу. Автор: Стефан Цвейг cтр.№ 5

Мальчуган пыхтел между обоими стариками, дедом Абталионом и рабби Элиэзером, стараясь шагать шире, чтобы не отстать. Он молчал, потому что молчали все остальные, но душу его переполнял непомерный страх, и сердечко при каждом шаге ударялось о ребра. Ему было страшно, невыразимо, безумно страшно. Он не знал, почему эти старики стащили его ночью с постели, не знал, куда они его ведут, и главное — ему было страшно, потому что он никогда еще не видел ночного пейзажа и огромного ночного неба. Он видел ночь только дома, на еврейской улице; там ночь была маленькой и тесной: горстка черноты да три-четыре звезды, протиснувшиеся в узкие зазоры между крышами. Там можно было не бояться ночи, ведь она полна таких знакомых звуков. Пока не заснешь, только и слышно, как молятся мужчины, кашляют больные, шаркают подошвы, мяукают кошки, гудит огонь в очаге. Справа спит мама, с левой стороны сестра, все тебя оберегают, согревают своим теплом и дыханием, никогда не оставляют одного. А здесь ночь угрожает своей неизмеримой пустотой. Под этим затянутым пеленой куполом мальчик казался себе совсем-совсем маленьким. Не будь рядом заботливых стариков, он бы расплакался или попытался спрятаться от этой громады, которая молча напирала на него со всех сторон.

Но к счастью, в его крохотном сердце рядом со страхом нашлось место для жгучей, ликующей гордости: ведь старики, в чьем присутствии не решалась говорить даже мама, перед которыми дрожали все, кто был моложе, ведь эти большие и мудрые люди среди всех прочих выбрали именно его, самого маленького из всех.

* * *

Мальчик не знал, зачем и почему старики взяли его с собой, но даже детский его разум подсказывал, что в этом походе сквозь ночь было нечто огромное. И он изо всех сил старался оказаться достойным их выбора: держать широкий шаг, несмотря на свои короткие тонкие ножки, и мужественно сдерживать удары сердца, когда оно готово было выскочить из горла. Но путь был слишком долог. Ребенок давно выбился из сил и все чаще испуганно вздрагивал, когда в туманном свете луны, внезапно удлиняясь и сокращаясь, бросались на землю их собственные тени и не было слышно ничего, кроме звука шагов, собственных шагов по гулким камням мощеной дороги. И когда перед его лицом вдруг мелькнуло что-то черное и шершавое — летучая мышь, — когда оно издало тихий свист и пропало в ночи, малыш закричал, цепляясь за руку деда:

— Дедушка, дедушка! Куда мы идем?

Старик не обернулся, только буркнул жестко и сердито:

— Молчи и пошевеливайся! И не задавай вопросов.

Мальчик весь сжался, как от удара. Ему было стыдно, что он не смог сдержать своего страха. Не нужно было спрашивать, корил он себя.

Но рабби Элиэзер, Чистый-и-Ясный, строго взглянув на деда, поддержал плачущего малыша:

— Неразумный ты человек, Абталион. Как же ребенку не спрашивать? Как не удивляться, что его поднимают с постели и уводят неизвестно куда, в ночь? И почему он не должен знать о причине нашего ухода и странствия? Разве он, по праву крови, не участник нашей судьбы? Разве не суждено ему терпеть наши бесконечные тяготы дольше, чем нам самим? Наши глаза скоро закроются навек, а ему предстоит еще долго жить. Он будет нашим свидетелем перед другим поколением, он будет последним, кто видел в Риме светильник с алтаря Господа. Зачем держать его в неведении? Ведь мы хотим, чтобы он сохранил знание, стал посланником этой ночи.

Абталион пристыженно молчал. Рабби Элиэзер наклонился к мальчугану и ласково потрепал его по волосам:

— Спрашивай, дитя! Смело спрашивай обо всем, что желаешь знать. Я отвечу тебе на вопросы. Лучше спросить, чем не знать. Только тот, кто много вопрошает, может многое понять. А кто многое поймет, станет праведником.

Сердце мальчика забилось от гордости: мудрец, которого почитали все остальные, разговаривал с ним так серьезно. Ему хотелось благодарно поцеловать рабби руку, но он робел, не в силах произнести ни слова дрожащими горячими губами. Но рабби Элиэзер, прочитавший за долгую жизнь великое множество книг, умел читать письмена души и в темноте молчания. Он чувствовал, что мальчику не терпится узнать, что с ним произошло и куда они идут. Он мягко притянул к себе руку малыша. Легкая, как бабочка, затрепетала она в холодной ладони старца.

— Я скажу тебе, куда мы идем, ничего не скрою. Ведь мы не совершаем ничего дурного, и, хотя сегодня мы избрали тайный путь, Бог с неба взирает на нас и читает у нас в душе. Ему ведомо наше дело, но только Он один знает, как оно закончится.

Обращаясь к мальчику, рабби Элиэзер не остановился, и все остальные тоже не замедлили шага, но подошли ближе, чтобы услышать, как мудрец наставляет несведущего ребенка.

— Это древний путь, дитя мое, его проложили наши отцы и пращуры, ибо мы народ кочевой и кочуем с незапамятных времен, и, кто знает, быть может, нам суждено кочевать вечно. Мы не захватываем, как другие народы, землю под нашими шатрами, у нас нет своих полей, где взрастали бы наши семена, зрели наши плоды. Мы лишь странствуем по свету, оставляя наши могилы в чужой земле. Но хоть мы и рассеяны в странах полуденных и полуночных, рассыпаны, подобно сорнякам между бороздами, мы все же остались народом, единственным и одиноким среди народов, благодаря нашему Богу и вере в Него. Есть нечто Невидимое, что связывает нас, Невидимое, что нас держит и сплачивает, и это Невидимое — наш Бог. Я знаю, тебе, ребенку, трудно это понять, ибо только видимое легко воспринимается чувствами, только телесное можно взять и пощупать: землю, и дерево, и камень, и железо. Потому-то другие народы создали своих богов из видимостей, из деревьев и камней и металлов. Но мы, одни и единственные, привязаны к Невидимому и ищем смысл превыше нашего разумения. Все наши тяготы, печали и заботы происходят оттого, что мы не держимся за ощутимое, что мы всегда были и вечно будем искателями Невидимого. Но тот, кто привержен Невидимому, сильнее проверяющего на ощупь, ибо ощутимое прейдет, а Невидимое пребудет. И дух со временем пересиливает власть. Вот почему, дитя мое, мы существуем на земле так долго. Мы присягнули Тому, для Кого время не существует, поэтому мы пережили разные времена. Мы хранили верность Богу, поэтому Он, Невидимый, хранил верность нам. Я знаю, тебе будет трудно это постичь, ведь и мы сами часто, когда приходит беда, не постигаем, почему Бог и справедливость, в которую мы веруем, не объявляются в этих наших мирах, не становятся зримыми. Пусть сейчас ты меня не понимаешь, ты не отчаивайся, мой мальчик, и слушай дальше.

— Я слушаю, — робко и восхищенно выдохнул ребенок.

— С этой верой в Невидимое наши отцы и деды шли по свету. И вот, чтобы подтвердить свою веру в единственного незримого Бога, который никогда не показывается на глаза и чьи черты не передаст ни один портрет, наши предки создали себе знак. Ибо наш разум мал и узок и не может вместить Бесконечного. Лишь тень Божественного падает иногда на нашу жизнь, лишь слабый отсвет его проникает в наш земной день. Но чтобы наша душа никогда не забывала о своем долге служить Невидимому, а Он есть справедливость, вечность и милость, мы создали предметы богослужения, требовавшие постоянного бдения: светильник, называемый менорой, в котором всегда горели свечи, и алтарь, на котором всегда лежали свежие хлебы предложения. Эти вещи не были, не дай Бог, изображениями божественной Сущности, какие кощунственно создают другие народы. Нет, эти принадлежности (мы называем их священными) были всего лишь свидетельствами нашей неусыпной набожности, и, куда бы мы ни шли, они странствовали по свету с нами. Мы складывали их в ящик-ковчег, а ковчег прятали в переносном шатре-скинии, и наши отцы, отправляясь в путь, несли его на своих плечах. Когда они опускали скинию на землю, могли отдохнуть и мы. Если странствовала скиния, странствовали и мы. На отдыхе и в пути, днем и ночью, тысячи и тысячи лет мы, еврейский народ, всегда оберегали свою святыню. И пока мы благоговеем перед ней, мы остаемся народом на любой чужбине.