Поп - читать онлайн книгу. Автор: Александр Сегень cтр.№ 26

Уже с середины апреля стали стекаться люди. Вместе с командиром, товарищем Климовым, пришёл из Закатов и Алексей Луготинцев. Явился Клещёв – один из тех, кто первым начинал в здешних местах партизанить, маленький и злобный.

Явилось и крепкое пополнение – двое бравых бойцов, Табак и Муркин. Это не прозвища у них были такие, а настоящие фамилии. Игорь Муркин был из местных, из Чудских Заходов, а Сашка Табак из большого села Серёдки, что километрах в сорока отсюда. Там-то леса были погуще и пообширней, и тоже имелся партизанский отряд, но Табак испытывал сильную любовь к краеведению, чтил память Ледового побоища и оттого перекочевал к Климову, можно сказать, по идейным соображениям – хотел громить немцев и эстонцев там, где это делал семь столетий назад Александр Невский. Он высчитал, что восемнадцатого апреля исполнится ровно семьсот лет, и сильно захотел побывать в этот день на том самом месте. Втроём – Луготинцев, Табак и Муркин – они и отправились на озеро. Какова же была их радость, когда вдалеке, на берегу озера, они увидели немецкую машину, прогуливающегося фашистского офицера, а рядом с ним двоих русских – один из них поп, а про второго Табак сказал:

– А это просто из бобиков.

– Не говори так, – возразил Луготинцев. – Это хороший человек. Торопцев. Его убивать не будем. Возьмём с собой в отряд. Он с нами вместе воевать станет.

Машина была одна, дурак-немец не позаботился о хорошей охране, как видно, предполагая, что пока держатся морозы, партизаны не зашевелятся. Можно было подкрасться поближе, но Муркин дал оплошку – выстрелил раньше времени. Из-за этого обстрелянные успели запрыгнуть в машину и уехать! Так что трое молодых партизан без толку потратили патроны. Но напугали, и то хорошо. Все же отметили годовщину Ледового побоища!

– Ничего, я этого попа ещё достану, – весело пообещал Лёшка. – Он у нас в Закатах мракобесие своё разводит, немцам сапоги лижет…

Но прошёл месяц, прежде чем он вознамерился исполнить зарок.

Вокруг пела весна, пела о любви, но для партизана Луготинцева та песня была скорбная, потому что не мог он предать Машу, свою любовь к ней!

Песни весны лишь сердили его, раздражали и злили.

– Как хорошо, – бормотал отец Александр, едучи на велосипеде по дороге через лес. – Как упоительно хорошо, Господи! Когда же наступит «на земле мир, в человецех благоволение»?

Природа дышала теплом, шелестела листва. Священник отец Александр Ионин ехал к своему войску. До сих пор ему так и не дали окрестить тех двенадцать, и он колесил туда снова просить об этом. От села Закаты до лагеря в Сырой низине было часа полтора пешего ходу. Батюшка на велосипеде проделывал это расстояние и за полчаса, и за сорок минут. Пересекать лесные дебри, конечно, страшновато. С начала мая проснулись партизаны, нападали не только на немцев, но и на мирных граждан, которых они подозревали в сотрудничестве с немцами, хотя чаще всего никакого сотрудничества не было и в помине. Недавно батюшку возили в Гологляг отпевать там одного старичка, зверски исколотого в лесу штыками.

Правда, Николай Николаевич однажды высказал такое предположение, что это чинят сами же немцы, дабы разжечь ненависть к партизанам. Кто их разберёт теперь? Война – она заставляет и так подличать.

– Стой, поп! – вдруг прервал раздумья отца Александра чей-то весьма недружественный голос. Батюшка остановился.

Из леса на дорогу вышел закатовский парень Лёша Луготинцев, оглянулся по сторонам и добавил:

– Стой. Ты уже приехал куда надо.

– Здравствуй, Алексей Божий человек, – приветливо откликнулся отец Александр, слезая с велосипеда. Он обомлел, поняв всё, и старался как можно скорее вернуть самообладание, стряхнуть с ног проклятую трусость. А она именно в ногах у него находилась – они стали ватными и тяжёлыми…

– Это ты у нас Божий, – сказал Луготинцев мрачно. – А я – советский человек, понятно?

– Понятно.

– Это хорошо, что понятно. Давно я мечтал так повстречаться. И вот, наконец…

Он ещё раз оглянулся по сторонам и сунул руку в карман за пистолетом.

– Так ты исповедоваться хочешь? – спросил отец Александр.

– Это с какого рожна? – усмехнулся советский человек.

– Я так понимаю, ты собираешься убить меня.

– Молодец. Тепло. Я б даже сказал, горячо. – Пистолет покинул карман и сверкнул на солнце потусторонней воронёностью.

– Ну а коли так, то перед тем, как казнить меня, ты мне расскажешь, что, да как, да почему. Верно?

– Можно и рассказать.

– Вот и будем считать, что это твоя исповедь. Сядем вон там, на сухом пригорке.

– Ну-ну. Давай, пока никого нет.

И они сели друг с другом рядом. Луготинцев держал пистолет, целясь батюшке в ногу.

– Ну и чем я тебе так не угодил? – спросил батюшка простодушно.

– Ты мне? А всем, – ответил убийца. – Ты напакостил в самую серёдку моей жизни! Туда, где если кто напакостит, то я того на куски рвать буду.

– Ох! Да как же я так? Когда успел?

– Слушай и не перебивай меня, поп, раз уж взялся слушать! Ты откуда взялся здесь такой? Кто тебя звал сюда, балаболку? Кому ты здесь нужен? А я скажу, кому. Немцам. И предателям Родины. Между прочим, это я обстрелял тебя и твоего немца. А было это в день Ледового побоища. Знай это. Здесь – моя земля, и немцу по ней не ходить. А заодно и тебе с ним. Я родился и вырос в Закатах. Здесь у меня была первая и последняя любовь – Маша Торопцева.

– Николай Николаича…

– Дочка. У нас был клуб имени товарища Кирова. В том клубе я ей в любви объяснился. Мы поклялись вечно любить друг друга. Я ушёл в армию, а она меня ждала. Но пришли немцы. Фашист застрелил её на озере… Я бы в том клубе потом сделал мемориальное стекло: Мария Торопцева, погибла от рук немецко-фашистских захватчиков. Но тут появился ты и осквернил то, что было для меня свято – клуб нашей любви. Ты превратил его в свою церковь. У людей отобрал радость. Так что ты не только передо мной, ты перед всеми людьми виноват! Ты призываешь их служить врагу. И потому я тебя убъю!

Луготинцев нажал на курок. Пистолет выстрелил. Пуля пролетела в вершке от ноги батюшки. Испуг в отце Александре вспыхнул ярко и болезненно, но в следующее мгновение внезапно и погас, уступив место отрешённому спокойствию.

– Что ж не сразу в меня? – спросил батюшка.

– Не боишься смерти-то? – улыбнулся Луготинцев.

– Боюсь, – спокойно отвечал священник. – Хотелось бы ещё много для людей… Но если пришёл мой час, то и слава Тебе, Господи!

– А ты крепкий старик, уважаю, – сказал партизан. – Одного тут казнили, так он в ногах ползал, сволочь. А до этого наших сдавал немцам. Об их жизнях не думал, гад. Но ты не думай, тебе твой гонор не поможет. Наступает последняя минута. Молись своему Богу, поп!