Юность полководца - читать онлайн книгу. Автор: Василий Ян cтр.№ 50

Многие русские удальцы на своих неказистых мохнатых лошаденках, часто даже без седла, с рогатинами в руках, гонялись за убегавшими.

Постепенно озеро пустело. Жалкие, ничтожные остатки немецкого войска поспешно удалялись к суболицкому берегу, стараясь оторваться от преследующих их русских ратников. Повсюду бесчисленными черными пятнами на снегу выделялись тела убитых и раненых.

Александр помчался к большаку, где столпившиеся возле дороги люди рассматривали немецких пленных. Мимо него вели группами еще недавно гордых, нарядных рыцарей, которые в латах, но теперь без шлемов угрюмо шагали с закрученными за спиной руками. Их погоняли, посвистывая и постегивая, новгородские ратники. Один из них, в старом зипуне и новых лаптях, весело покрикивал:

– Вот приехали гости незваные: стали пировать, да похмелье вышло тяжелое!

Александр не узнавал прежних меченосцев. Куда девалась их наглая напыщенность, их уверенность в непобедимости и своем превосходстве над всеми! Теперь угрюмые лица пленных были полны только непримиримой злобы.

Не доезжая до опушки леса, князь задержался. К нему по Новгородской дороге, обгоняя друг друга, бежали мужики. Они что-то кричали, размахивая руками. Узнав его, передние бросились к нему, на ходу снимая шапки и вытирая ими потные лица.

– Сокол ты наш ясный, свет наш Ярославич! Ты уж прости, Христа ради, что запоздали мы. Это твои бирючи-ротозеи виноваты: поздно прискакали на погост. А дома нас не было – мы в лесу, по твоему наказу, готовили строевые лесины.

– А сейчас-то вы о чем тужите?

– Хотели тебе подсобить, в драку с немцами ввязаться, да, вишь, не поспели: пока добегли, совсем упарились. Глядим: тут и без нас ты управился, жару окаянным задал!

Александр рассмеялся:

– Да, уж такого жару, что от него немцы в воду под лед полезли, чтобы малость простыть! Мы им накрепко и надолго отбили охоту совать нос в наш огород. А вам спасибо, поклон земной, что отозвались на мой клич. Ступайте, други, к нашим новгородцам – там, на опушке леса, они уже костры разводят и вас покормят чем Бог послал.

Александр медленно, шагом, проезжал вдоль лесной опушки. Ветер качал сосны, и они тихо стонали и поскрипывали. Князь снял шлем и подставил порывам ветра свою разгоряченную голову. Далеко впереди, удаляясь в сторону Новгорода, тянулись беспредельные леса и перелески. Он отыскивал что-то глазами и наконец увидел поселок, над которым поднималась ветхая колоколенка деревенской церкви.

Александр перекрестился и тихо стал шептать молитву, не замечая, как к нему подошли две женщины-простолюдинки и остановились, ожидая, пока он их увидит. Старшая, уже седая, приблизилась и, коснувшись рукой его стремени, сказала:

– Исполать тебе, смелый княжич Олекса! Все мы, бедные смерды, людишки черные, тебе низко кланяемся: отстоял ты землю Русскую, от лихого ворога оборонил! Да сохранят тебя Господь и Матерь его Пречистая на многие лета!

– Спасибо на добром слове!

Въехав на бугор, Александр еще раз окинул взглядом недавнее поле битвы, где лед все более крошился и прибавлялись новые черные полыньи.

Лицо Александра светилось торжествующей силой и радостью победы. Он поднялся на стременах и с каким-то юным, мальчишеским задором высоко подкинул шлем, поймал его на лету, потом, повернув коня, помчался во весь дух к тому месту, где должны были ожидать его боевые товарищи. Они скакали уже ему навстречу с радостными криками.

Прошло несколько лет. По широкому степному шляху, из Чернигова в сторону Владимирского Залесья, плелись четыре путника. Что-то было в них странное и необычное – встречные вглядывались и дивились:

– Кажись, дальние…

– Разве не признаешь? Да это дзяды, волынские курослепы!

Одеты путники были так же, как и все крестьяне: и зипуны, и лапти лыковые с онучами, и колпак поярковый, и за спиной плетенная из лыка сума. Но зипуны были не бурые, а почти белые, обшиты красными тесемками, равно как и поярковые колпаки. Онучи тоже были обвиты накрест красной шерстяной тесемкой, и под коленами у каждого подвешены бубенцы.

Волосы у всех четырех, вьющиеся и спутанные, свободно падали на плечи. Лица заросли бородой от самых глаз, насмешливых и пытливых, и с лица не сходила умильная улыбка, точно каждый из четырех хотел влезть в душу встречного.

Шли четыре дзяда гуськом, цепляясь крючковатыми палками друг за друга. Передний по временам наигрывал на камышовой дудочке, а остальные подпевали сиплыми голосами. Протяжные, заунывные звуки неслись далеко по вольной пустынной степи.

Когда навстречу попадались скрипучие подводы, дзяды, спотыкаясь, спешили к ним. Пронзительнее заливалась дудка, громче пели сиплые голоса.

– Подайте странникам убогим, каликам [75] перехожим!

В бескрайней степи часто белели омытые дождями конские и человеческие кости и порубленные черепа. Много их разбросала по дорогам пронесшаяся ураганом монгольская орда, когда узкоглазые всадники рыскали здесь, не пропуская ни одного встречного, не обшарив и не вытряхнув все, до последнего куска хлеба.

А четыре странника, увидев белый череп с проломом от татарской булавы или кривого отточенного меча, подходили к валявшимся человеческим безмолвным и безымянным останкам и, сняв колпаки, становились в ряд и протяжными голосами пели заупокойные молитвы.

Четвертый, самый высокий, затягивал нараспев:

– «…во блаженном успении вечный покой неведомому воину подаждь, Господи, идеже праведники успокояются…»

Слыша молитвы, прохожие издалека спешили к четырем странным каликам, крестились, совали им куски хлеба или сушеной рыбы и тяжело вздыхали:

– Охти, Господи! Сколько душ крестьянских загублено! Сколько таких костей, слезами не омытых и дождем политых, раскидано по буграм и долинам! Только ветер им грустную песню споет и посыплет песком да прохожий калика восплачет над ними!

Много дней плелись четыре путника и наконец пришли в первые погосты Залесья – обугленные, полуразрушенные, где только воронье крикливое кружилось над пепелищем. Однако кое-где зазеленели одинокие березы и уже забелели новенькие срубы, поставленные, как обычно, на опушке леса или берегу речки. Встречались землянки, сложенные из старых, обугленных бревен и испуганно прятавшиеся под яром, точно укрываясь от татарского глаза и их цепкой, хваткой руки.

Четыре дзяда, распевая, подходили к избам, становились рядком перед маленьким, безмолвным, непроницаемым окошком, затянутым свиным пузырем, и пели жалобные песни до тех пор, пока не отодвигалась внутренняя ставенка окна и оттуда не протягивалась рука, подавая горячие коржики из житной муки пополам с мякиной.