Рэгтайм - читать онлайн книгу. Автор: Эдгар Доктороу cтр.№ 34

Между тем Колхаус Уокер уже сам сделал кое-что для опознания собственной персоны. Оказалось, что через час после взрыва он сам, или другой чернокожий, оставил нужные письма в редакциях двух местных газет. Посовещавшись с полицией, редакторы решили не печатать их. Письма были написаны твердой рукой, и говорили они о событиях, приведших к атаке на пожарную команду. «Я хочу, чтобы презренный брандмейстер предстал перед моим судом. Я хочу, чтобы мой автомобиль был возвращен мне в его изначальной кондиции. Если эти условия не будут удовлетворены, я буду убивать пожарных и поджигать станции без устали. Если понадобится, я разрушу весь город». Издатели газет и полицейские чины решили, что в интересах общественного благополучия лучше не публиковать этих писем: одно дело одинокий маньяк, бунт — это другое дело. Отряды полиции, не поднимая шума, прочесывали негритянские кварталы и спрашивали о Колхаусе Уокере Мл. В соседних городах проводилась такая же операция. Отовсюду поступали одинаковые рапорты: это не из наших негров, это не наш.

Утром Отец на трамвае отправился в город. Он решительно прошагал по ступеням муниципалитета как известный и уважаемый член общины. Исследователь. Флаг, трепещущий на куполе здания, был, между прочим, его даром этому городу.

Родитель родился и вырос в Уайт-Плэйнс, штат Нью-Йорк. Он был единственным ребенком. В памяти остались пятна света и теплые дуновения летних дней в Саратога-Спрингс. Сады с дорожками отборного гравия. Он прогуливался со своей мамой мимо ярко выкрашенных больших отелей. Она была слабенькая женщина и умерла, когда ему было четырнадцать. Родитель посещал Гротон, а потом Гарвард. Штудировал немецкую философию. Зимой второго курса его занятиям пришел конец. Родитель Родителя, то есть Отец Отца, разбогател в Гражданскую войну, а затем усердно начал уничтожать свое состояние в далеко не блестящих по мудрости спекуляциях. Наконец состояние испарилось. Старик был из тех, кто не унывает в беде. Уверенность его росла с каждой потерей. В банкротстве он вообще казался сияющим триумфатором. Он умер внезапно, так и не потеряв своих совершенно необоснованных надежд. Его кипучесть, постоянный «завод» породили в одиноком сынке противоположные качества — осторожность, трезвость, усердие и хроническую меланхолию. Вступив в наследство, он вложил оставшуюся кучку долларов в маленькое производство фейерверков, принадлежавшее одному итальянцу. В конечном счете он завладел этим бизнесом, расширил продажу, купил фирму, производящую флаги, и зажил вполне комфортабельно. Он обеспечил себе даже армейские заказы во время филиппинской кампании. Он гордился своими успехами, но никогда, однако, не забывал, что учился в Гарварде. Он слушал лекции Уильяма Джеймса о принципах современной психологии. Страстью его стали исследования: он хотел избежать того, что великий Джеймс называл комплексом неполноценности перед самим собой.

Ныне каждое утро он просыпался с ощущением смертности своего существования. Он спрашивал себя, на чем была основана его мгновенная неприязнь к Колхаусу Уокеру — то ли на цвете его кожи, то ли на самом факте его ухаживания, сватовства, на той зыбкости всех стремлений этого человека, которая предполагает, что лучшее в жизни еще впереди. Отец замечал уже возрастные крапинки на тыльной стороне своей руки. Он ловил себя на том, что переспрашивает людей в беседе. Мочевой пузырь, казалось, постоянно жаждал опорожнения. Тело Матери не вызывало больше похоти, но лишь тихое признание. Он восхищался его формой и нежностью, но не воспламенялся больше. Он даже заметил, что она отяжелела в плечах. Когда после его возвращения из Арктики жизнь вошла в свою колею, они как-то незаметно соскользнули в нетребовательное компанейство, в котором он иногда чувствовал, что жизнь проходит мимо, а он остается лишь наблюдателем событий. Он находил безвкусицей ее хлопоты и суету в связи с замужеством черной девчонки. Теперь же, после Сариной смерти, он видел, что горе Матери направило всю ее заботу исключительно на цветного ребеночка.

Он не мог не признать, что испытал некое удовлетворение, отправляясь в полицию, хотя и понимал, что это не очень-то, не вполне достойное чувство. Быть может, компенсируясь, он представил Колхауса как мирного человека, сведенного с ума обстоятельствами жизни. Точно тот самый аргумент, который выдвигал дома Младший Брат. Отец подтвердил все факты, изложенные в письме Колхауса. Он был пианистом, сказал Отец в прошедшем времени. Он был всегда любезен и корректен. Полиция серьезно кивала. Им хотелось бы знать, ударит ли ниггер еще раз, вот главное. Отец высказался в том духе, что если уж Колхаус избрал этот путь, он будет идти им со всей решительностью и настойчивостью. Именно базируясь на показаниях Отца, полиция и начала организовывать оборону. По всем пожарным командам была расписана стража. Главные дороги были взяты под контроль. В штабе повесили карту, указывавшую размещение сил порядка. Полицейский департамент Нью-Йорка послал своих детективов в Гарлем.

Отец ждал критики со стороны полиции, однако ее не последовало. Они смотрели на него как на эксперта, знающего характер преступника. Они приветствовали каждый его приход и просили его участвовать в совещаниях. Зеленые стены полицейской штаб-квартиры — наверху светлые, ниже пояса темные; в каждом углу плевательница — культура. Отец согласился всегда быть под рукой, хотя это было самое деловое время года. Все товары, ракеты, искровики, римские свечи, хлопушки и бомбы нужно было доставить вовремя, к праздникам Четвертого июля. Он беспрерывно курсировал между своим офисом и полицией. К своему отвращению, он оказался в постоянной компании с шефом «Эмеральдовского движка» Уиллом Конклином. От брандмейстера всегда разило, как из помойной ямы, тяжкая участь дичи под прицелом превратила его цветущую ряшку в кусок вареной телятины. Однако он был довольно настырным. Лез ко всем с советами сногсшибательной мудрости: «Выкурить всех черномазых в округе — вот что надо сделать». Полиция вяло над ним подсмеивалась: «А вот взять да отдать тебя, Уилли, тому бычку-дурачку, а? По крайней мере, сразу станет тихо, а?» Конклин не понимал шуток: «Неужели мы не вместе, хлопцы? Да неужто вы такие жестокие, хлопцы?» — «Уилли, — сказал начальник, — нам пришлось ждать, пока сам черный не сказал нам, что кто-то из твоих пропойц заварил всю эту кашу, понял, тупая твоя башка, а ты еще тут задаешь вопросы».

Впрочем, характер и умственные способности брандмейстера вполне соответствовали этим местам. Круглые сутки через стеклянные двери шныряли тут разные сутяги, поручители, жулье, хулиганье, втаскивали за ворот алкашей, приводили воров в наручниках. Громкие голоса, мерзкая речь. Конклин торговал углем и льдом и жил с женой и несколькими ребятишками прямо над своей лавкой. До Отца дошло, что брандмейстер околачивается все время в полицейском участке, потому что здесь он чувствует себя в безопасности. Конечно, он никогда не признался бы в этом. Напротив, он хвастался собственными мерами предосторожности. Кроме двух постоянно дежуривших полицейских у него под рукой все время были оставшиеся в живых волонтеры из «Эмеральдовского движка». Конечно, с оружием. «Ниггер может с тем же успехом атаковать Уэст-Пойнт», — говорил он.

Отца унижало общение с этим типом. Конклин разговаривал с ним не так, как с полицейскими. Следил за дикцией, вообще интеллигентничал; дескать, мы с вами люди одного круга. «Это трагическая штука, капитан, — говорил он Отцу, — вот именно: тра-ги-чес-кая». Однажды он даже положил Отцу руку на плечо этакое братство по несчастью. Отец дернулся, как от тока.