Девятный Спас - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Брусникин cтр.№ 68

Витворт в Москве сидел уже давно и по-русски понимал без толмача.

— Посланников обижать — дело последнее, стыдное. — Ромодановский взял англичанина крепкими пальцами за серебряную пуговицу, как бы от сердечности, добра желая. — Этак и мы умеем. Подумай о сём, Чарлз Иванович. А ещё поразмысли об ином. Есть в Европе государственные мужи, кто из-за шведского великого наступления нас уже в нежильцы списал. Однако все под Богом ходим. Даже и ерои развеликие вроде шведского короля. Как бы оскорбителям российским потом горько каяться не пришлось.

Смысл этого речения был вот какой. Витворт сегодня же срочной почтой отпишет своему министру, что Ромодановский замыслил Карла шведского тайнокозненно истребить. И хотя ничего такого Фёдор Юрьевич не удумывал (монарх, хоть бы и враждебный — помазанник от Бога), но англичане пускай в затылке зачешут. Без Карла шведское войско в грозности потеряет вдвое, а то и вчетверо.

Но поверил ли посланник, нет ли, по его сухому крючконосому лицу было не понять.

— Ваше височэство отривал мне пуговиц, — вежливо сказал Витворт, и только.

После англичанина подошел Ромодановский к цесарцу графу фон Клосски, румяному и миловзорному мужчине, записному таланту. Стал расспрашивать про молодого императора Иосифа, о котором рассказывали, что он будто бы новый Шарлемань — до того разумен и дальновиден. С тех пор, как новый цесарь взошёл на престол, весь ход большой войны, ранее благоприятный для французов, начал оборачиваться в противную сторону.

Граф Клосски начал хвастать военными успехами австрийской армии, но Фёдор Юрьевич ему спеси приубавил:

— Пишут, будто его цесарское величество дал большие вольности силезским протестантам, хоть они вашей католической вере лютые враги. И будто бы сделано это из страху перед шведским Карлом, который тем силезцам единоверец.

Красавец резидент стал спорить, но Ромодановский уже не слушал. Высматривал, кто тут ещё есть.

Французскому бесхарактерному резиденту д'Антрагу тоже надо будет внимание оказать — для равновесия, но это после. Пруссаки обойдутся, мы их ныне не привечаем. Голландец невелика птица. Саксонец тем более. Значит, настало время потолковать о главном.

Фёдор Юрьевич взял за локоть кронпрынц-гофф-обер-камергерра (по-старинному царевичева дядьку) Александра Кирьякова и отвёл чуть в сторону, чтоб чужим было не слышно.

Человек это был свой, надёжный. Невеликого рода, выдвинулся службой, а таких и государь, и князь-кесарь ценили больше всего. Когда у слуги ни вотчин, ни сановной родни, ни боярской спеси, одно ему заступа и опора — царская милость. Нужно лишь, чтоб умом был проворен, поступками расторопен и остер, как сабля. Наточенная сабля — она ведь что? Кто не умеет с ней обращаться, сам обрежется. Зато в руке опытного мастера хороший клинок смертелен. Ромодановский был мастер опытный и доверенных людей подбирал — сплошь булат иль дамасская сталь.

— Что это ты, Фёдор Юрьевич, Витворту с австрияком сказал? Закривились оба, лисы злоковарные, будто уксусу хлебнули, — весело сказал Александр Васильевич.

Он был из немногих, кто говорил с князь-кесарем без страха, потому что оба одной грядки ягоды. Ромодановский с ним сердцем отдыхал. Утомительно ведь, когда с утра до вечера все вокруг тебя трепещут.

— Это дела обыкновенные, не столь важные, — просто и серьёзно заговорил князь-кесарь. — О другом речь. Скажи-ка, Александр Васильич, всё ли ладно в твоей пленипотенции? Сам ведаешь, к какому большому делу поставлен.

Посерьёзнел и гвардии майор. Понял, что беседа будет не пустая, не бальная.

— Ещё б не ведать. Мне о том Пётр Алексеевич в каждом письме поминает. Гляди, мол, Сашка, всё мое будущее тебе вверил. Стараемся, Фёдор Юрьич, как можем. Суди сам…

И стал рассказывать, что Ромодановскому по большей части и так было известно. Цесаревич над моленными книгами теперь просиживает не то, что ране, а не долее часу в день. Собственноручно составил прожект по укреплению московских фортеций на случай шведского нашествия. Ныне пишет государю большую записку об укумплектовании гарнизона и вызывается сам ехать за рекрутами. А недавно вернулся из Вязьмы, где осматривал военные магазины для карательного отряда против донских смутьянов. И чужих людей теперь дичится меньше — вон каким лебедем с Витвортихой польского выплясывает.

Князь-кесарь удовлетворённо кивал. Что правда, то правда, переменился Алексей Петрович. Вот что значит — попал в хорошие руки. Если так дальше пойдёт, не сойдёт держава с нового пути и после царя Петра, дай ему Боже долгого правления.

Несколько успокоенный, Ромодановский рассказал гофф-оберкамергерру об опасных слухах — без угрозы, а предупреждательно: послеживай-де, чтоб подозрительные людишки близ дворца не шастали, а буде появятся — хватать и доставлять к соседям, в Преображёнку.

Гвардии майор предостережению внял, как должно — омрачился и затревожился. Сплетни о благоволении наследника к стрелецким каверзам бросали тень и на него.

Оркестр ударил менуэт, ещё громче, чем играл польского. Государственные мужи закривились. Люди они были дородные, солидной диспозиции и танцев не любили. Хорошо государя нет, а то заставил бы всех, не разбирая чина и возраста, пуститься в пляс.

— Пожалуй сюда, Фёдор Юрьевич, тут потише, — показал Кирьяков куда-то за портьеру. — У меня там запасена настоечка на китайском корне. То-то хороша.

* * *

С ботфортами Алёша управился решительно, по-военному. Вышел в сени, потихоньку отхватил от бархатной портьеры шпажным клинком два хороших лоскута. Разулся, обмотал ноги, как портянками, снова вдел — то, что надо. Хоть скачи, хоть пляши.

Портупею со шпагой только надо было где-то пристроить. С оружием на боку не танцуют. Где мажордом? Его забота.

Мажордом случился неподалёку. Он стоял у зеркала, разговаривая с каким-то человеком в длинном пыльном плаще и большой треугольной шляпе с белым пером, надвинутой на лицо, так что видны были только огромные навощённые усищи.

— Как приятно встретить земляка! — воскликнул пыльный человек, хлопнув мажордома по плечу, и в подтверждение удовольствия призвякнул шпорой на сапоге, тоже сером от дорожного праха. Говорил он на швабском диалекте, хорошо знакомом Попову по давнишнему обитательству в городе Штутгарте — ещё во времена незабвенного кавалера Гамбы.

— И мне приятно, — пророкотал Шлегер тоже по-швабски. — Но вызвать к вам господина посланника я никак не могу. Он занят с кронпринцем и фюрст-кесарем. Лучше обождите здесь. — Усач заметил Алёшу. — Вам, кажется, хочет что-то сказать этот господин.

— Это не господин, а русская свинья, — отрезал мажордом, не обернувшись. — Пять минут назад он отрезал кусок от дорогой шторы венецианского бархата, мне доложил об этом слуга. Пускай подождёт… Не таращите так глаза. Он нас не понимает. Туземные офицеры иностранных языков не знают.

Обозлившийся гвардии прапорщик уже открыл рот, чтобы доказать наглецу обратное, но пыльный подбавил ещё больше масла в огонь. Приподняв со лба угол шляпы, он смерил Алексея презрительным взглядом круглых и тусклых, как оловянные пуговицы, глаз: