Девятный Спас - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Брусникин cтр.№ 28

От каждого толчка, каждого движения Никитина будто снова на дыбу вздёргивало, так что говорил он отрывисто, сквозь зубы.

Опять спросил, как уже спрашивал, когда Алёша его на себе волок. Но тогда «господин ди-Гарда» не ответил, не до того было.

— …Погубил ты… себя… Хватятся они… И конец тебе… Пропадёшь… Ссади… Поймают, скажу… сам уполз…

— Пустое. Где им догадаться? — беспечно ответил Алексей, соскакивая с облучка, чтобы провести лошадь за уздечку вокруг колдобины. — Никто меня не видал. С какой стати венскому фрязину государева злодея с пытки красть? Палач меня не видал. Не, не подумают. Другое плохо… — Он сострадающе поморщился на Митин сдавленный стон — одно колесо всё-таки попало в рытвину. — Полечить бы тебя. Отлежаться надо. Но времени на то нет. Мне завтра утром, что хошь, но надо на службе быть, с этим в полку строго. Терпи, Митьша. Всю ночь ехать будем. В Аникеево к отцу доставлю, обратно верхий, скачью помчу. У себя в вотчине тебе долго тоже оставаться нельзя, но это уж потом голову ломать будем. Доехать бы.

Он оглянулся. Преображенское скрылось за поворотом дороги, а главное — завечерело совсем, в холодном небе просеялись бледные звёзды, луны же не было. Чего бы лучше для тайного, беглого дела?

— Пожалуй, остановимся, — рассудил Алёша ещё малое время спустя. — Ну, раб Божий, кричи теперь, можно. Никто не услышит.

Он осторожно снял с друга набросанное тряпье. Вынул из кармана флягу.

— Пей. Ром это.

Дмитрий отхлебнул — подавился. Никогда такого злого вина ещё не пивал.

— Хлебай, хлебай. Оно от боли полезно. Сейчас завоешь…

Влив в калеку полфляги, остатком Лешка израненную спину окропил.

— У-у-у-у!!! — зашёлся страдалец.

— Погоди, это цветочки…

Сняв с пояса длинный шарф, мучитель бестрепетно приподнял стонущего товарища и крепко-накрепко примотал ему руки к бокам.

— А-а-а-а-а!!!

— Всё, всё. Ну вот, теперь легче будет. Дорога долгая, тряская.

Поехали дальше. Дмитрию теперь в самом деле много лучше стало. Только неудобно было голову выворачивать, на Лёшку смотреть.

Человек — удивительное создание, так устроен, что первейшее из чувств, какое в нем просыпается, едва отступят боль и страх, есть любопытство.

— Блошка, ты откуда взялся? — слабым голосом спросил Никитин. — Иль ты мне снишься? Сколько лет не видались? Я ведь, как первый раз отпустили, приходил в академию-то. Сказали, сбежал ты. Не чаял, что свидимся. Ну, рассказывай, рассказывай!

Милое дело — ночная дорога. Да со старым другом, да под звёздами, да под хороший разговор. А уж если сказка небывалая и рассказчик складный, обо всём на свете позабудешь, даже о суставной ломоте и всеспинном жжении.

* * *

— …И взяли они меня, значит, с собой, — неторопливо сказывал Лёшка, посасывая трубочку. Иногда из нее выскакивала искорка, будто падала звёздочка с неба. — Гамба сначала хотел за шкирку выкинуть, но Франческа упросила. Она была девка добрая, весёлая. Беспутная только и на подарки жадная. После, когда мы в Праге без гроша сидели, ушла от нас к одному тамошнему дюку. Помню, вечером плакали они оба, Гамба с Франческой, прощались. Меня она тоже поцеловала, назвала «ми повре бамбино», сиречь «болезный мой дитятко», и сгинула навсегда. А мы с контием покатили дальше, уже при деньгах. Потом ещё не раз и не два случалось. Как на мель сядем, контий свою метрессу другому продаёт. Такой славной, как Франческа, больше не попадалось, — вздохнул рассказчик, — но девки всё были зело апетизантные, красивые. В амурном авантюре Гамба был, можно сказать, наипервейший селадон на всю Европу.

Здесь Дмитрий увлекательное повествование прервал, спросил про непонятные слова. Выслушав объяснение, заметил:

— Ну так и говорил бы: «полюбовница», а то «метресса» какая-то. «Апетизантная»! Скажи: «дебелая». Не «амурный авантюр» — «плотская утеха». Не «селадон», а «ходок». Чего чужие слова красть, если у нас свои такие же есть?

На это был ответ:

— Ох, Митьша, а ты всё такой же. Едва отмяк, уже учишь, что правильно, что неправильно. Будешь сказ слушать иль нет?

— Буду. Рта боле не раскрою! — пообещал Никитин. — Ты только говори понятно.

— …Так я и не узнал, как контия моего на самом деле звали. Надоест ему имя, или какая свара с полиция (это приказные ярыжки, по-нашему), и брал мой патрон, то есть хозяин, — поправился Алёша, — другое имя. Однако непременно, чтоб конт, или граф, или на худой конец барон. Без титла в Европе больших гешефтов, то есть делов, не свершишь. Про патрона я доподлинно знаю, что родом он из итальянского Наполи. Очень тосковал по отчему городу, а только вернуться не мог. Натворил там каких-то афэров. Острого ума был человек. Великой предприимчивости и отваги. А как на шпагах бился! У них там приличному человеку без этого нельзя, особенно ежели ты шевалье-авантюрье. Картель на дуэль получишь, — снова стал сыпать непонятными словами рассказчик, — и пропадёшь, как перепёлка на вертеле. Это я у хозяина рапирному бою обучился, верный кусок хлеба имею. Ах, какие он прожекты задумывал! Но сколь ни ловил пресчастливую Фортуну (это вроде жар-птицы), одни перья ему доставались. Очень уж жёнками увлекался, прямо беда. Зачнёт дело серьезное, важное, тыщ на десять золотом, а потом какая-нибудь дева пред ним жупкой махнёт, и пропало все.

— Не надо так про дев, — укорил Дмитрий, не одобрявший никакого похабства.

Алёшка удивился.

— Это ты про что? А, про жупку. Одёжа это бабская, как нижняя половина сарафана, у них все бабы носят… Эх, весело я с ним жил. Всего не расскажешь. И на золоте едали, и сухую корку глодали. В цесарских землях долго жили, ещё в Милане, в Венеции. Это, брат, такой город — краше нет. На воде стоит, и всяк прямо с крыльца выходит, в лодку садится. А лодки дивно изукрашены, будто лебеди чёрные по морю скользят! Лепота! Народ лиц не показывает, все в масках ходят. И девки не сказать, до чего славные. Волос у них медный, глаз блудливый, ни в чём удержу не знают. Я там, бывало, за ночь трёх-четырёх уламывал.

«А приврать ты по-прежнему горазд», — подумал тут Дмитрий.

— Однако презнатнейший из всех городов — Парис. Там мы королю-солнце Луису Каторзу волшебный эликсир для восстановления мужеской силы за хорошие деньги продали. Уезжать, правда, быстро пришлось, и все вещи покинули, жалко. Пять камзолов я там оставил, рубашек батистовых две дюжины. Эх, какие у меня там метрессы были! Одна настоящая контесс, другая баронесс, а сколько простого звания, и не сосчитать! Ты что губы кривишь? Больно?

— Не больно, — ответил Никитин сурово, — а только не след такими делами похваляться.

Приятель залился смехом.

— Ой, неужто ты всё Царь-Девицу ждешь? Мон дьё! Сетанкруайябль!

Но Дмитрий пожелал сменить предмет разговора.

— Сколько ж ты в странствиях языков превзошёл? — чопорно спросил он.