Девятный Спас - читать онлайн книгу. Автор: Анатолий Брусникин cтр.№ 107

Или холод. Один трясётся в драпом зипунишке, лишь бы не околеть, а другой стуже рад — можно две иль три богатых шубы одна поверх другой нацепить.

Или плотская нужда. Голодранец на баб глазеет и слюни роняет, а если какая и согласится с ним пойти, то разве самая лядащая; к богатею же первые красавицы сами липнут.

Даже болеется и умирается достаточному человеку не так, как нищеброду. На мягкой перине, да с заботливыми лекарями, да под плач и вой. Попы как надо его отпоют, свечей хоть тыщу поставят, молебнов поминальных сколько надо поназакажут. А от молений, как нас учит святая церковь, даже грешной душе на том свете полагается снисхождение.

Бедняку всё на свете добывается страдно, причём остаётся лишь всякая паршь, ибо наилучшее само к богатому бежит, да кланяется: возьми меня, батюшко, яви милость.

Только надо понимать и помнить, что у нас в России одного богатства для счастья недостаточно. Без власти оно стоит немногого. Сегодня есть, а завтра отберут.

Подлинное богатство на Руси — власть. Ромодановский вот против князя Гагарина или купцов Строгановых голь перекатная, а поди-ка сравни. Плюнет он, и не станет их. А скажет про что-нибудь: хочу это, и принесут ему, да поблагодарят, что взял. Теперь у нас кто ближе к государственному кормилу, у того и счастье. А если уж сумел сие кормило в свои руки ухватить, то будешь на Руси и царь, и Бог.

Сего солнцеподобного счастья Автоном Львович желал не столь и не толь ради себя, а ради единственного своего сына, драгоценнейшего из обитателей Земли.

* * *

Другого такого отрока на свете нет и никогда не бывало — в этом отец нисколько не сомневался. А как же иначе? Сын Автонома Зеркалова, не чей-нибудь.

Мальчик дорого достался, трудно рос, да и ныне с ним нелегко, но ни на какого другого сына, пускай самого почтительного и разумного, Зеркалов своего Петюшу не променял бы. Вообще ни на что бы не променял, даже на венец царя всеземного и всенебесного.

Лекарь-немец Брандт, умная голова, десять лет назад, осмотрев чудного мальчугана, сказал: раз он молчит и не хочет говорить словами, пусть говорит картинками, лишь бы в себе не заперся, а то потом уже не вытащим. Совет был мудр. Антоном Львович нанял своему ненаглядному сынишке учителей: псковского богомаза и художника-фламандца. Первому платил по четыре с половиной копейки, за урок, второму по рублю.

Не сразу, но помогло. Рисование-то Петеньке задалось с самого начала, так что оба учителя только дивились, но скучноумие и малоречивость сошли постепенно. Словно бы спящий разум пробуждался после долгой ночи. Со временем мальчик выправился. Таким, как другие, не сделался, всё равно остался на особицу, однако дурачком уже не казался, а про раннее своего детство ничего не помнил. Ни про одинокое житьё в родительской деревеньке, ни про Сагдеево. А и ладно. Что там вспоминать?

К юношескому возрасту Петя доспел миловидным и степенным, не как обычные недоросли. Это-то Автонома Львовича больше всего и тревожило. Что за парень осьмнадцати лет, который на охоту не ездит, вина не пьёт, на жёнок не смотрит?

Однажды, правда, слуги шепнули Зеркалову, что дворовая девка Парашка с баричем подолгу в мыльне запирается. Автоном Львович пошёл подглядывать в щёлку. Сначала обрадовался: Парашка лежала на полке совсем голая. Но Петя был одет, стоял поодаль, перед деревянной доской, и к девке не подходил. Рисует, понял отец и закручинился. Учинил потом Парашке допрос и даже тайный осмотр. Она оказалась нетронутой. Беда! Впору снова Брандта звать.

Родитель уже и не рад был, что сызмальства приохотил Петюшу к бесполезному малеванию. Зачем это простолюдинское искусство генеральскому сыну? Перед людьми стыдно!

Но некоторое время назад взгляды на сей предмет пришлось изменить. Всё из-за той же Парашки.

Парсуну, на которой она была изображена возлежащей на лугу в виде грецкой нимфы, Автоном Львович забрал себе. Петя, когда заканчивал картину, обычно интерес к ней утрачивал, и холст пылился где-нибудь заброшенный, а то и отправлялся на помойку. А тут Зеркалову пришла мысль приспособить безделицу для пользы — подарил нимфу Парашку одному нужному лицу, большому сладострастнику. Тот вскоре продал картину самому Александре Даниловичу Меншикову. Меншиков же преподнёс изображение государю, выдав за италианскую работу, и повисла та картина в доме у самой лейб-метрессы Катерины Василевской. Шутка ли!

А ещё прознал гехаймрат от сведущего человека, что ныне в Европе художники состоят в большой чести, и есть такие, кого в подлом звании не числят, а принимают при королевских дворах, жалуют орденами и платят за картины огромные деньги.

Призадумался тут Автоном Львович. Юношей, кто гож на коне скакать и шпагой махать — пруд пруди, а Петруша один такой. Не выйдет ли от художества больше навара, нежели от армейской иль статской службы?

Он накупил лучших красок и холстов, заплатил целых пятнадцать рублей за деревянный ящик, называемый «кавалетто» — чтоб носить весь художнический припас с места на место, а ещё заказал в Венеции какую-то «камеру-обскуру», потребную Пете для першпективных прожекций. Кроме того, памятуя об успехе нимфы, посоветовал сыну написать всех римских богинь, непременно в нагом или полунагом состоянии. Замысел был поднести сии художества лейб-метрессе, а уж она бы при случае сказала самому государю — вот, мол, майне либе, какой на Москве произрос талан.

Пока Петюша раздумывал, с какой из богинь начать, отец в нетерпении стал рыться в чулане, где валялись картины и рисунки прежних лет. Не сыщется ли ещё чего годного?

Тогда-то и свершился великий поворот, с которого, как прояснилось теперь, и взял своё начало орлиный взлёт к сияющему светилу. Воистину неисповедимы прихотливые извивы Судьбы!

* * *

Старые Петины работы пылились безо всякого бережения — составленные к стене, на полу, на лавках, в сундуках. Как раз в одном из сундуков, на самом дне, Автоном и наткнулся на рисунок, при виде которого пошатнулся. Потёр глаза — не сон ли, не наваждение?

На желтоватой странице скользящими линиями был набросан лик Спасителя. Огромные очи Сына Божия смотрели строго и соучастно. Всего один раз видел Зеркалов икону «Девятный Спас», наскоро и в полумраке, но ошибиться не мог: это был список с неё!

Остолбенев, он долго разглядывал изображение, никак не мог взять в толк, где и когда Петюша мог видеть святыню, которая безвозвратно пропала, унеся с собою все зеркаловские мечты.

Бросился к сыну. Тот посмотрел, пожал плечами. Не помнит!

Нарисовано было простым углем, а с учителями мальчик писал грифелем, позднее кистью. Это была первая подсказка. Вторую дал сам листок. Спас был нарисован на обороте страницы, вырванной из какой-то духовной книги. Этакого добра Автоном Львович у себя дома никогда не держал.

Сопоставив эти обстоятельства, опытный в сыскном ремесле гехаймрат со всей несомненностью вычислил: рисовано десять лет назад, когда они с маленьким, ещё недоумным Петей жили в Сагдееве. Значит, икона всё-таки там! И Петюша её видел!