Великий розенкрейцер - читать онлайн книгу. Автор: Всеволод Соловьев cтр.№ 55

– А не видела ты, – тихо сказал он, – что от тебя только и зависело, чтобы ты стала мне не помехой, а помощницей, другом единственным, Богом данным? Не видела ты, что я многократно призывал тебя к этому? Не понимала ты, что ежечасно Бога молил я об этом нашем единении в крепости, любви и разуме? Никогда не видела и не чувствовала ты этого?

Она отрицательно покачала головой.

– Ну, а теперь-то, Настя, видишь ты это? Чувствуешь ли?

– Да, золотой мой, я теперь совсем как бы другая стала; ведь я была очень, очень несчастна – от этого и злоба во мне явилась, и в мыслях затмение. Вот теперь гляжу я на тебя – и ты мне совсем иным кажешься. Ведь я тебя, Николушка, прости ты меня, в слепоте своей да в гордыне как низко почитала! Называла я тебя лицемером – и так ведь про тебя и полагала.

Отец Николай задумался. Он как бы глядел в глубь души своей и наконец произнес:

– Нет, Настя, я грешный человек, но лицемерия во мне никогда не было.

– Да знаю я, знаю! – перебила она его порывисто и страстно, поднося его руку к губам и целуя ее. – Знаю я… теперь-то я все вижу, всю твою святость истинную, всю чистоту души твоей, твое терпение… Все мне теперь Господь открыл. Потому я и ждала тебя, молясь и плача, боялась одного – как бы Бог не наказал меня за мое окаянство перед тобою, как бы мне не умереть, тебя не увидя, не упав перед тобою, не вымолив себе прощения…

Вдруг она остановилась, и глаза ее погасли, лицо побледнело.

– А теперь-то как же? – растерянно спросила она.

– Что такое, Настя?

Но она не слышала слов его, она будто сама себе громко ответила:

– Я уеду.

– Теперь-то?! – с изумлением воскликнул он. – Зачем же тебе уезжать?

– Нет, мой золотой, я тебя недостойна, я тебе здесь мешаю. Что возмущало меня, сердце мне надрывало, гордыню во мне терзало – теперь ведь мне понятным сделалось. Я тебе здесь мешаю, какая я тебе жена! Ты хотя и считаешь себя грешным человеком, только все же перед моей греховностью ты святой, да таким тебя и все почитают – какая же я тебе жена! Да тебе вовсе и женатым-то быть не должно, ты живешь для Бога, для несчастных, для больных… Я тебе мешать не буду. Я… – голос ее дрогнул, и на глазах показались слезы, – я буду там, у себя дома, замаливать грехи… Кабы до моего приезда сюда мы расстались, мне бы это не горе… теперь – это мне горе великое, но я его заслужила… оно мне и будет наказанием…

Она делала над собою последние усилия, чтобы подавить рыдания, которые так и просились из груди ее. Отец Николай взял обеими руками ее голову и крепко поцеловал ее.

– Нет, Настя, – сказал он, – оставь… все это не так. По милосердию Господнему теперь мы с тобой истинные муж и жена, Бог благословил нас на общую жизнь, и теперь, когда отверзлись очи твоей души, – теперь ты не можешь быть мне помехой… Или забыла ты, Настя, что мы венчались в храме Божием, что над нами совершилось святое таинство? Или забыла ты, в чем мы обещались перед Богом?.. Мы только сами могли осквернить брак наш и превратить его из Божиего таинства в мерзость. Если же мы не хотим этого, если мы не унижаем себя, то нам не только не должно, не только нельзя расходиться, но мы и не смеем этого…

Да, Настя, вот тебе казалось, что я не люблю тебя, что я тебя чуждаюсь. Теперь ты сама видишь, что не я был в том виновен. Не любить тебя я не мог – я всех люблю, но чуждаться тебя я был должен, ибо видел, что брак наш, по твоему ослеплению, из таинства превратился именно в ту мерзость, которая претила душе моей, которая есть греховна!.. Мало перед людьми быть мужем и женою, мало обвенчаться в церкви, – надо сохранить в себе таинство. Иначе же это – тяжкий обман Бога и людей!

Подумай: между нами не было никакой общности – ты не понимала меня, а я не понимал тебя. С твоей стороны стояла какая-то вражда ко мне, с моей – невозможность ее уничтожить, невозможность поднять тебя и привести в тот духовный мир, в котором я живу и вне которого не могу жить. Поэтому мы и не были мужем и женою перед Господом, и я – служитель алтаря, священник – я не мог оскверняться одной только животной похотью, которая для меня не иное дело, как величайшая, омерзительная пагуба души…

Но теперь, когда Господь просветил тебя, когда я вижу и чувствую, что ты пришла ко мне с пониманием, что ты входишь в тот Божий мир, где я живу, ты становишься моей подругой, Богом мне данной, моей истинной женою. Теперь между нами должна быть и та супружеская любовь, которая не есть грех, не унижение достоинства человека, а прямой закон Божий, данный человеку во плоти находящемуся. Теперь, Настя, я тебе муж – и не стыдно мне ни перед Богом, ни перед собою быть им. Обними же меня, голубка, ныне ведь первый день нашего истинного брака… Прошлые годы забудь – пусть память о них не тревожит ни тебя, ни меня.

Поклонимся Творцу и Жизнедавцу, благословляющему нас на общую жизнь, на общий труд и взаимную поддержку, на печали и радости, на все, что дано человеку. Возблагодарим Его за великое, ниспосланное нам счастье!..

Они вместе, в одном порыве, упали перед иконами, и души их слились в общей горячей молитве.

«Наш друг возвращается», – сказал отец Николай Зине. Захарьев-Овинов действительно возвращался, не теряя ни дни, ни минуты. «Он возвращается обновленным», – и это была правда. Да, полное обновление, полное возрождение началось в нем.

С каждым днем, несмотря на происходившую в нем временами мучительную борьбу, он чувствовал себя все лучше и свободнее. Ему казалось, будто над ним разрушилось великолепное колоссальное здание, которое он воздвигнул в течение всей своей жизни и должен был носить на себе. Он высвободился из-под его обломков и мог уже оглянуться и увидеть, что такое он воздвигнул, что такое он носил как величайшее сокровище, в чем помогал высочайший смысл и своей, и общей жизни.

И он видел развалины, состоявшие из самых разнородных материалов: из чистого золота – и никуда не годной глины; из благоуханного кипарисного дерева – и распадающихся в прах гнилушек. Цементом, соединявшим весь этот разнородный материал и придававшим ему вид цельности, была гордость.

Ее не стало – и все обрушилось, и все приняло свой настоящий вид, вернуло себе свое истинное значение.

Хотя и видел великий розенкрейцер в этих развалинах золото и кипарис, но он видел также, что негодной глины и гнилушек было гораздо больше, чем золота и кипариса. А главное, не было в разрушенном здании того, что одно могло противиться и времени, и человеческому произволу. Что это такое – великий розенкрейцер уже знал, но как и скоро ли найдет он этот единый, истинный цемент для постройки нового здания своей духовной жизни, ему еще не сразу стало ясно…

Однако ведь он никогда не был ни шарлатаном, ни обманывающим себя и других мечтателем. Его знания, поставившие его во главе братства розенкрейцеров, не были подобны жалкой фантасмагории тех некрепких умом и почти всегда невежественных искателей философского камня, алхимиков, каббалистов, магнетизеров, которых столько расплодилось в то время в Европе. Его знания весьма многих тайн природы, как уже известно, были истинными и глубокими, изумительными знаниями. Они были только не то великое «все», каким он почитал их в течение своей жизни до самой смерти графини Зонненфельд.