История моей грешной жизни - читать онлайн книгу. Автор: Джакомо Казанова cтр.№ 79

Гордый своим творением и так и не решив, зачем и как я мог бы его использовать, задумал я спрятать его в какое-нибудь такое место, где бы его не нашли даже при обыске; я решил положить его в солому, которой были набиты мои кресла, но не сверху, где можно было, подняв подушку, заметить неровную выпуклость, а перевернув кресла вверх ножками: я засунул внутрь весь засов, да так хорошо, что обнаружить его можно было, только зная, что он там. Так ГОСПОДЬ готовил мне все необходимое для побега, каковой должен был стать если не чудом, то событием, достойным удивления. Признаюсь, я горд, что бежал; но гордость моя происходит не от того, что мне удалось это сделать — здесь большая доля везения, но от того, что почел я это осуществимым и имел мужество привести свой замысел в исполнение.

Три или четыре дня размышлял я о том, какое могу сделать употребление моему засову, превратившемуся в эспонтон [209] толщиною в трость и длиною в двадцать дюймов; игольное острие его ясно доказывало — чтобы заточить железо, необязательно превращать его в сталь. Наконец я понял, что мне остается одно: проделать отверстие в полу под кроватью.

Я не сомневался, что подо мною находится та самая комната, где видел я г-на Кавалли, и что комнату эту всякое утро отпирают; я не сомневался, что как только отверстие будет готово, я без труда соскользну вниз посредством простынь, из которых сделаю что-то вроде веревки и закреплю верхний ее конец за ножку кровати. В комнате этой я спрячусь под большим столом Трибунала, а наутро, как только увижу, что дверь открыта, выйду и укроюсь в надежном месте, прежде чем успеют послать за мною погоню. Мне пришло в голову, что Лоренцо, быть может, оставлял на часах в этой комнате кого-то из своих стражников, так что мне придется его сразу убить, вонзив в глотку эспонтон. Придумано все было хорошо; но пол камеры мог оказаться и двойным, и тройным, дело могло занять и месяц, и два; весьма нелегко было найти способ помешать стражникам на столь долгий срок делать в камере уборку. Если бы я им запретил подметать, у них бы возникли подозрения, тем более что прежде, пытаясь избавиться от блох, я потребовал, чтобы убирали каждый день; метла сама открыла бы им дыру, а я должен был быть в совершенной уверенности, что этой беды не случится.

А пока я запретил у себя подметать, не объясняя причины. Восемь-десять дней спустя Лоренцо спросил, почему я не даю убираться, и я отвечал, что пыль, поднимаясь с пола, попадает ко мне в легкие и может вызвать туберкулез.

— Мы станем поливать пол водой, — возразил он.

— Ни в коем случае: от сырости может случиться полнокровие.

Но еще через неделю он распорядился, чтобы у меня убрали; он велел вынести кровать из камеры и под тем предлогом, что почистить нужно везде, зажег свечу. Я понимал, что поступок его вызван подозрениями, но выказал полнейшее равнодушие. Тогда же замыслил я способ укрепить мой замысел. На следующее утро поранил я палец, запачкал носовой платок и стал ожидать Лоренцо, не поднимаясь с постели.

— У меня случился приступ кашля, — объявил я ему, — и такой сильный, что в груди лопнула вена и пошла, как видите, кровь; велите послать за лекарем.

Доктор явился, назначил мне кровопускание и прописал лекарство. Я сказал, что беда случилась со мною из-за Лоренцо, которому вздумалось подметать. Лекарь пустился упрекать его и рассказал, что по этой самой причине только что скончался от болезни груди один юный парикмахер [210] ; по его словам, пыль, если ее вдохнули, нельзя выдохнуть назад. Лоренцо клялся, что хотел оказать мне услугу и что не велит больше подметать до конца своей жизни. В душе я хохотал: когда б я даже подговорил лекаря, ему бы ничего лучше не сказать. Стражники, присутствовавшие при этом наставлении, были счастливы и к числу своих благодеяний прибавили еще одно: подметать только в тех камерах, к обитателям которых они относились скверно.

Когда доктор удалился, Лоренцо просил у меня прощения и уверял, что все остальные узники, хоть он и велит подметать у них в комнатах каждый день, чувствуют себя хорошо. Комнатами он называл камеры.

— Но дело это важное, — продолжал он, и я им объясню, как это важно, ведь я ко всем отношусь как к собственным чадам.

Да и кровопускание мне было необходимо; я перестал страдать бессонницей и излечился от судорог, что приводили меня в ужас.

Я выиграл очень важное очко; но время начинать мое предприятие еще не пришло. Стоял холод, и, если б я взялся за эспонтон, у меня бы неизбежно замерзли руки. Затея моя требовала ума предусмотрительного, полного решимости избежать всего, что возможно без труда предвидеть, храброго и отважного, ибо во всем, что было предусмотрено, но не произошло, следовало полагаться на случай. Положение человека, вынужденного так действовать, прискорбно; но верный и искусный расчет учит, что, добиваясь всего, expedit [211] ставить на карту все.

Нескончаемые зимние ночи наводили на меня тоску. Девятнадцать томительных часов принужден я был проводить в совершенных потемках; а когда на улице стоял туман, что в Венеции не такая уж редкость, света, падавшего из окна через отверстие в двери, не хватало, чтобы осветить книгу, и я не мог читать. А когда я не мог читать, то думал только о своем побеге; мозг же, постоянно занятый одной и той же мыслью, может ввергнуться в безумие. Владей я масляной лампой, я был бы счастлив; я поразмыслил, как ее заполучить, и, к великой своей радости, придумал способ сделать это хитростью. Чтобы изготовить лампу, мне нужны были ее составные части. Мне нужен был горшок, нитяные или ватные фитили, масло, кремень, огниво, спички и трут. Горшком могла послужить глиняная кастрюлька; у меня такая была, мне в ней варили яйца с маслом. Я объявил, что от салата, заправленного обычным маслом, мне дурно, и велел купить себе луккского масла. Из стеганого своего одеяла добыл я довольно ваты, чтобы наделать фитилей. Я притворился, будто меня мучит сильнейшая зубная боль, и сказал Лоренцо, что мне надобно пемзы; что это такое, он не знал, и я заменил пемзу кремнем, объяснив, что если его на день замочить в крепком уксусе, а потом приложить к зубу, то действие он окажет то же самое — утишит боль. Лоренцо отвечал, что уксус у меня отменный, а камень я могу положить туда сам, и бросил мне туда три-четыре штуки. Огнивом должна была мне послужить стальная пряжка на ремне штанов. Оставалось добыть лишь серы да трут, и я готов был лопнуть от злости, не зная, откуда их взять. Но, подумав хорошенько, я при помощи Фортуны обзавелся и ими. Вот как это было.

У меня было прежде что-то вроде кори, от которой, когда она подсохла, остался на руках лишай, и зуд его весьма меня беспокоил; я велел Лоренцо спросить у доктора лекарства против этого лишая. Назавтра принес он мне записку, показав ее сначала секретарю; лекарь написал: Один день выдержать диету, смазать четырьмя унциями миндального масла, и кожа будет здорова; либо смазать мазью из серного цвета, но это средство опасное.