— Конечно, помню. В ответ на ее эсэмэску.
— Но она отправила вам эсэмэску до десяти. А вы позвонили около одиннадцати…
— Я получил эсэмэску только без четверти одиннадцать. В тот день я выступал с речью на конференции в «Лорде Чарлзе», посвященной программе РЭВЧ…
— «Лорд Чарлз» находится, кажется, в Сомерсет-Уэст?
— Совершенно верно. Как вы понимаете, пока я выступал, телефон пришлось отключить. Конференция закончилась около половины одиннадцатого; я включил телефон по пути к машине. Тогда и увидел ее эсэмэску. И сразу перезвонил ей.
— Что было в эсэмэске?
— Точные слова я не помню, но она касалась посланного ею отчета. Она просила меня взглянуть на него.
— Почему вы ей перезвонили?
— Хотел сказать, что смогу просмотреть ее отчет только на следующий день.
— Но она не отвечала?
— Вот именно. Я подумал, что она, может быть, принимает ванну. Поэтому набрал ее номер еще раз, по пути домой.
— Сообщения вы не оставили.
— Решил, что в нем нет необходимости. Она все равно увидит мой номер в списке пропущенных вызовов.
36
Алдри де Кокер оказалась пухленькой и добродушной.
— Мы с Ханнеке жили в одной комнате, когда учились в университете, — сказала она.
— А я подружилась с ней на втором курсе, мы вместе ходили на семинар по частному праву, — вступила Саманта Гроблер, кинопродюсер, которая сразу попросила Гриссела называть ее Сэм. Они сидели в приемной студии «Блу оушенз» — сплошная черная кожа и стекло, на стенах киноафиши в рамках. Гроблер оказалась худой и очень высокой, с выступающими скулами. Блузка в обтяжку подчеркивала пышный бюст, который совсем не сочетался с ее худобой. Гриссел невольно подумал: может быть, она тоже сделала себе операцию по увеличению груди?
— Похоже, мы знали друг друга всегда, — сказала де Кокер.
— Не проходит дня, чтобы мы по ней не скучали… — подхватила Гроблер.
— Не верю, что ее больше нет…
— Она в лучшем мире…
— Знаю…
Подруги тараторили без умолку. Грисселу пришлось их перебить:
— Вы обе разговаривали с Ханнеке 18-го?
— Мы разговаривали каждый день, — ответила Гроблер.
— Пусть даже минуту-другую, — подхватила де Кокер.
— Чем вы занимаетесь? — спросил ее Гриссел.
— Связями с общественностью. У меня собственное агентство бутиков.
— Она зарабатывает деньги на моде, — пояснила Гроблер.
Сквозь стеклянную столешницу Гриссел видел ее длинные стройные ноги в узких отбеленных джинсах. И в босоножках на высоких шпильках. Они не очень подходили друг другу внешне — толстушка де Кокер в широкой красной юбке, свободной белой блузке и туфлях с плоской подошвой и ее подружка, похожая на дистрофика, но тем не менее привлекательная.
— О чем вы говорили в тот день?
— О «Страшиле Рэдли»! — хором ответили подруги, дружно улыбнувшись.
— О «Страшиле Рэдли»?
— Это паб и бистро, — пояснила Гроблер. — На Хаут-стрит.
— Мы встречались там каждую неделю, по средам, — подхватила де Кокер.
— Устраивали девичники. Там живая музыка…
— Мы с Сэм до сих пор ходим туда…
— И по-прежнему заказываем бокал пива «Корона» для Ханнеке…
Они говорили быстро, без пауз, заканчивая друг за друга фразы. Видимо, за долгие годы и мысли у них стали одинаковыми. Грисселу пришлось сосредоточиться, чтобы уследить за ними.
— С ломтиком лимона…
— На память…
— Но ее убили во вторник, — напомнил Гриссел.
— А мы строили планы, — ответила Гроблер.
— Ну да, по вторникам мы строили планы, — подхватила де Кокер. — Договаривались насчет среды.
— А в среду за неделю до убийства вы с ней виделись?
— Да…
— Славно повеселились! Ханнеке в первый раз пошла в «Страшилу» после переезда…
— И последний, — тихо добавила де Кокер.
— Она бы не захотела, чтобы мы так думали об этом, — заметила Гроблер.
— Знаю…
— Она что-нибудь рассказывала о своей квартире? О переезде, о строителях?..
— Сказала только, что не знает, почему так долго тянула с переездом.
— Ей очень нравилось в Кейптауне…
— И еще она говорила, что квартира у нее — просто сказка…
— Мы еще обсуждали, кого она позовет на новоселье…
— Она хотела устроить новоселье в феврале…
— Если позволит работа…
— Она проводила на работе невероятно много времени…
— А о трудностях со строителями — ничего? — уточнил Гриссел.
— Ничего.
— Может, она на кого-то злилась?
— Только на агентов.
— Каких агентов?
— По недвижимости. Они обещали, что, когда она переедет, у нее будет вай-фай, но беспроводная связь еще не работала…
— Ну она им и устроила!
— И все?
— Да.
— Ей никто не докучал?
— Нет.
— Может, были какие-то проблемы с фирмой, которая перевозила вещи?
— Нет.
— А с охраной?
— Нет.
— А на работе?
— Только переработка…
— Ни с кем не было разногласий?
— Нет.
— Она была осторожной? Заботилась о своей безопасности?
— Да, конечно.
— Всегда запирала дверь на засов и на цепочку?
— Конечно.
— Были у нее в квартире ценные вещи? Драгоценности, например…
— Вроде нет…
— Кроме Алберса, — вдруг вспомнила де Кокер.
— Возможно, — кивнула Гроблер. — Она отдала за него пятнадцать тысяч…
— Вы о чем? — не понял Гриссел.
— О картине. Видели картину у нее в гостиной? Она кисти Алберса.
— Та, что с полосками? — уточнил он.
— Предполагается, что там изображены мозговые извилины. Картина называется «Память».
— И она заплатила за нее пятнадцать тысяч?
— Это же Алберс! — повторила де Кокер, как будто ее слова объясняли все.
— И больше ничего?
— Нет! — хором ответили подруги.
— Она не говорила о пропаже ключей?