Дамы и господа - читать онлайн книгу. Автор: Людмила Третьякова cтр.№ 49

Час Ивана Сергеевича еще не пробил. Все было впе­реди — слава, которую не могло принести ему ни одно министерское кресло, и не просто любовь — обожание всей читающей России.

Но могла ли догадаться о том изнывающая от беспокой­ства Варвара Петровна? Если бы кто-то мог шепнуть жен­щине, пребывающей в треволнениях за свое дитя, каково ис­тинное его предназначение на этой земле, — как упростилась бы жизнь! Но Провидение молчит! И самое печальное — позволяет делать матерям ошибки, порой непоправимые. Кто знает, к чему приведет их неусыпное попечение: то ли поможет стать на ноги, то ли, напротив, сделает слабым, безвольным, обрекая на неуспех, внутреннюю неудовлет­воренность, ощущение зря прожитых лет.

Однако строгость Варвары Петровны была совершенно правомерна: хорошее образование никому еще не повредило. И то, что в письмах сына она не чувствовала заинтересо­ванности учебой, конечно, расстраивало ее.

«Я точно глупо сделала, что позволила тебе так молоду ехать за границу. Ты поехал не шататься по свету, а учиться — чему?.. Учиться мотать!» — резко выговаривала Тургенева сыну.

В свою очередь, необходимость бесконечно обращаться к матушке за помощью стала раздражать Тургенева. Писать домой, во всяком случае, не хотелось.

Испуганная отсутствием известий от него, Варвара Петровна, при всей своей вспыльчивости человек отходчи­вый, старалась замять возникшую размолвку, пускалась в примирительные рассуждения: материнский гнев, мол, что дым, — ветерок подул, и нет его.

На молодого человека, предпочитавшего проводить время у друзей, которыми он здесь обзавелся, а не писать отчеты домой, матушкины увещевания далеко не всегда оказывали действие.

Отчаявшись дождаться весточки от сына, Варвара Пет­ровна однажды пустилась на уловку, поверить в которую было бы невозможно, не сохранись ее письмо. Одного его достаточно, чтобы понять, что, собственно, представляло собой крепостное право, как оно калечило души и бар, и холопов. Вот выдержка из письма Тургеневой в Берлин упорно молчавшему сыну: «…Ты можешь и не писать. Я буду покойна до трех почт». Кажется, довольно снисхо­дительно.

И далее: «Но! — ту почту, которую вы оба пропустите (имелся в виду и компаньон Ивана, Порфирий Кудряшов. — Л.Г.), я непременно Николашку высеку; жаль мне этого, а он прехорошенький и премиленький мальчик, я им за­нимаюсь, он здоров и хорошо учится. Что делать, бедный мальчик будет терпеть. Смотри же, не доводите меня до такой несправедливости».

Итак, участь маленького почтаря в Спасском, в обязан­ности которого входило подносить хозяйке на серебряном блюде полученную корреспонденцию, теперь напрямую зависела от усердия по почтовой части берлинского студента. Варвара Петровна хорошо знала сердце сына и действовала наверняка. Спасая ни в чем не повинного мальчишку от розог, Иван отныне писал матушке исправно…

* * *

1 мая 1839 года стало роковым днем для Спасского. Нич­то, казалось бы, не предвещало несчастья. С утра Варвара Петровна села за письмо Ивану — ответ на присланные им стихи. Они матери не понравились и были названы ею «бес­путными» из-за отсутствия рифм. «Воля твоя, — писала она, — не понимаю я их. В наши времена так не писали!.. Я люблю Пушкина за то, что понимаю или разбираю его почерк, как свой собственный… Пиши по-русски, я буду радоваться, читая».

Потом у Тургеневой были гости, обедали, беседовали. Окончить день предполагалось по-праздничному: Варвара Петровна ожидала приезда старшего сына, Николая. Во­енным начальством ему было поручено закупить здесь для полка лошадей. Он все не ехал, а потому ужин задержи­вался. Наконец долгожданный гость появился. В большую столовую было велено подать нарядную посуду, приборы с вензелями, шампанское в тяжеленных, литого серебра вазах, набитых льдом.

Деревья в Спасском только начинали зеленеть, а в комнатах благоухали срезанные в оранжереях цветы. Все дышало спокойной роскошью, уютом и покоем.

Но к столу собраться не успели. Войдя в столовую по­смотреть, все ли готово как надо к ужину, Варвара Петровна увидела в темном окне, что словно кто-то подбросил вверх горсть горящих мелких углей. Следом вбежал брат покой­ного мужа и с силой повлек ее к двери. Ничего не понимая и сердясь на такое бесцеремонное обращение, Варвара Пет­ровна шла неспешно — у нее давно болели ноги, — а когда спустилась с широких ступеней, то упала бы, если б ее не подхватили и на руках не отнесли прочь от уже пылавшего с одного конца дома.

Через несколько минут в столовой тоже бушевал огонь. Мягко тлели ковры на полу, расползаясь обугленными по краям дырами. С жалким звоном лопались и разлетались на мелкие кусочки хрустальные жирандоли. Шелковые драпировки по краям окон, обивка мебели и белая туго на­крахмаленная скатерть на столе в мгновение ока преврати­лись в клочки копоти. Словно черные бабочки они метались в завывающем вихре пламени и вылетали наружу сквозь разбитые оконные стекла.

Скоро огонь бушевал во всех сорока комнатах. Будто окаменев, без слез Варвара Петровна смотрела на горевший дом. Вон там пылает библиотека. Рядом комнаты покойного мужа. Сзади кто-то услужливо произнес: «Портреты, матушка, вынесли». — «Все ли?» — «Да куды все — что успели…»

Огонь метался от одного края дома к другому, как будто проверяя, не осталось ли чем поживиться. В груду жалкого обугленного мусора превращались зеркала, дорогое убранс­тво каминов, любимые хозяйкой китайские вазы в половину человеческого роста, шкафы, набитые севрским и саксон­ским фарфором, антикварные вещи, купленные в первом семейном вояже по Европе, мраморные и бронзовые бюсты и фигурки, до сего скорбного часа в изобилии украшавшие барский дом.

Смельчаки все еще пытались что-то вытащить из огня. Когда занялся последний флигель, примыкавший к дому, вспомнили, что там осталась парализованная нянюшка Ва­сильевна. В последний момент, рискуя погибнуть под вовсю горевшей крышей, туда бросился Николай Сергеевич и едва успел вытащить полуживую старуху. Лежа на куче мягкого хлама, она надсадно, тоненько выла: «Батюшка мой роди­мый! Спас ты меня, старую, от смерти лютой. Головушки своей не пожалел…»

Люди перестали метаться и, сгрудившись молчаливой толпой, смотрели, как огонь заканчивает свою работу. Дом, еще не потерявший своих монументальных очертаний, стоял раскаленный. Словно сказочное видение, он светился сте­нами, оконными проемами, перекрытиями от фундамента до фронтона, будто призывал полюбоваться собой в последний раз: «Смотрите и запомните, каким я был!»

Затем внутри него что-то глухо ухнуло, подалось. Он просел посередине и, послав в синее майское небо мил­лионы огненных искр, рухнул, дымясь и догорая.

Спасского больше не было.

…Еще до революции о гибели тургеневской усадьбы писали так: «Суеверие и грубое невежество были причиной пожара. В окрестностях села был в то время падеж скота, и скотница Варвары Петровны, чтобы предохранить господ­ских коров от угрожающей гибели, вздумала прибегнуть к верному, по ее понятию, симпатическому средству. Она на­сыпала в дырявый лапоть горящих угольев, покрыла заранее заготовленными сухими травами и с разными причитаниями и заклинаниями отправилась окуривать скотный двор сна­ружи и внутри. Пылающие уголья посыпались на сено и солому, которые, конечно, мгновенно вспыхнули, и скотный двор загорелся. Не прошло и получаса, как вся усадьба, не исключая и господского дома, была объята пламенем».